Надо сказать, что сотрудники ведомства Кальтенбруннера к моменту штурма их цитадели, соседствовавшей с рейхстагом, успели многое из своих архивов эвакуировать на Запад, а многое сожгли, так что рассчитывать на быстрый и легкий успех не приходилось.

Немцы оказали мне посильную помощь. Они выложили несколько десятков томов с различными материалами по кацетам, где имелись и списки участников Сопротивления. Я работал по вечерам и к исходу третьего вечера раскопал двух Кудрявцевых. Против одного из них была карандашом поставлена галочка. Подобными галочками были помечены некоторые фамилии в каждом списке. Я на всякий случай выписал всех помеченных в свой блокнот и спросил у старичка-архивариуса, что могли означать эти птички.

– Кто ж его знает, – ответил архивариус. – Может, это были руководители групп, а может, осведомители гестапо. Какая теперь разница? Все они стали дымом крематориев.

– Осведомители-то, положим, не стали, – проворчал я. – Ну что ж, и на том спасибо. Возьмите ваши фолианты. Еще раз благодарю за оказанную поддержку.

– А знаете что, – вспомнил вдруг старичок. – Тут у нас живет один фрукт. Служил в гестапо, занимался, между прочим, кацетами, а потом сам угодил в ваш Гулаг. Отмотал огромный срок и строит теперь социализм в новой Германии. Хотите поговорить с ним?

– Конечно, хочу!

Он поковырялся в каких-то бумагах и выудил из них нужный адрес.

На следующее утро я отправился в деревушку Ленин, спрятавшуюся в грибных лесах у самого Потсдама. Ленин читается с ударением на последнем слоге и не имеет никакого отношения к вождю мирового пролетариата. Тут произрастают самые большие и красивые во всей Германии тыквы. Желтые, розовые, голубые, оранжевые, зеленые, полосатые, они покоятся на крышах, свисают со стен и заборов, поддерживаемые деревянными подпорками, горделиво возлежат на огородных грядках и надменно возвышаются над цветами палисадников. Среди этих тыкв и коротал свой век бывший гауптштурмфюрер, а по-нашему старший лейтенант СС Бруно Кнайзель. Вопреки моим ожиданиям, этот неприметный человек предпенсионного возраста принял меня весьма радушно.

– Очень рад, очень рад! Я десять лет помогал в Сибири советским чекистам. Мы вместе разоблачили немало врагов мира и социализма из числа бывших нацистов.

– Вы были нашим агентом?

– Да. Хотите пива? Или может быть чего-нибудь покрепче?

– Спасибо. Я за рулем. Но от бутылки минеральной воды не отказался бы.

Мы уселись в саду под старой яблоней. Кнайзель налил себе пива, а мне плеснул минералки.

– Ну и что же привело вас ко мне? – спросил он на чистейшем русском языке и тут же рассмеялся, прочитав удивление на моем лице. – Я из фольксдойче. Меня взяли в гестапо из-за того, что я владел русским. Знаете, иногда в нашей работе лучше без переводчика. А ведь мне приходилось иметь дело преимущественно с военнопленными.

– Вы обслуживали концлагеря?

– Да.

– Меня интересуют сведения о деятельности антифашистов-подпольщиков в кацетах.

– Группы Сопротивления? Разумеется, они возникали повсеместно, однако мы успешно противостояли им.

– Каким образом?

– Путем внедрения в эти группы агентуры.

– Этой агентурой руководили вы?

– Я работал с наиболее ценными источниками.

– Назовите их.

– «Лилиенштайн», «Клюге», «Краус», «Вальтер», «Марианна».

– И кто же был самым удачливым?

– Несомненно, «Краус». Талантливейший актер! А как он говорил! Когда «Краус» появлялся в бараке, послушать его сползались даже полуживые из самых дальних углов! Он быстро создавал группу, сдавал ее нам, и мы тут же переводили его в другой лагерь, но уже под новой фамилией. Таким способом мы быстро избавлялись от наиболее активных.

– Какова судьба этих наиболее активных?

Кнайзель развел руками.

– Вы же взрослый человек!

– Да, очевидно, мой вопрос неуместен. А почему вас не повесили?

Кнайзель обиделся.

– Лично я никого не убил. Отсидел положенный срок, перековался. Теперь я совершенно иной человек.

На его пиджаке блистали Почетный знак Общества германо-советской дружбы, значки Ударника социалистического труда, члена Объединения свободных немецких профсоюзов, Общества «Спорт и техника». Немцы обожают всевозможные значки и носят их на самих видных местах.

– Не помните фамилии «Крауса»?

– Коллега, с тех пор прошло тридцать пять лет, сотрудники спецслужб, как вам известно, быстро забывают фамилии своих агентов. Клички же помнят всю жизнь… А знаете, кто заложил меня, когда кончилась война? Тот же «Краус»! Опознал в толпе военнопленных. Я скромно стоял у русской полевой кухни с миской в руках, одетый в форму простого солдата. И вдруг слышу: «Хватайте фашистского гада!» Я сразу сказал русским, что он предатель, но они не поверили. Ведь он подбил людей на бунт в ризентальском лагере. В его поведении было что-то истеричное. Я понимаю: он ненавидел меня. Но работал честно. Жить хотел и знал, что его проверяют через таких же, как он.

– Значит, фамилии не помните? «Краус» по-немецки кудрявый. Может быть, Кудрявцев?

– Может быть. Нет. Не помню.

– У него не было особых примет?

– У него были густые черные вьющиеся волосы, короткие ноги, короткое туловище и вот такая голова!

Тут Кнайзелъ похлопал по лежавшей рядом тыкве.

– Больше ничего?

– Могут быть шрамы на лице. В Заксенхаузене его сильно избили заключенные. Видимо, заподозрили неладное. Но это сыграло нам на руку. В следующем лагере он появился уже в ореоле жертвы гестаповских палачей.

– Сколько лет ему было?

– Думаю, где-то около тридцати пяти.

Я откланялся и уехал в Берлин. Скажу честно, что ни одного запроса в жизни я не исполнял с таким рвением.

А как же Ведерников? Он скоропостижно скончался в приемной управления КГБ, когда ему сообщили собранные мною сведения. Пал жертвой собственного негодяйства и маразма. Награда нашла «героя».

Погожим летним днем 1973 года Михаил Трошин, сотрудник отдела научно-технической разведки советской резидентуры в Берлине, которая скромно именовалась Представительством КГБ в ГДР, пришел к берлинскому Алексу[8] и сел на скамейку против фонтана «Нептун» – великолепного произведения искусства, сверкавшего на солнце своими струями, струйками и каскадами. Мимо Трошина текла вся красота мира – то был день открытия Всемирного фестиваля молодежи, и страны Земли прислали в Берлин самых хорошеньких своих девушек. Это был подлинный парад образчиков национальной красоты. Сидя в тот день у фонтана, Михаил чуть не запамятовал, зачем он здесь. А целью его была встреча с агентом с Запада. Тот запаздывал, видимо, застрял в автомобильной пробке у КПП на границе между двумя Берлинами. Но вот, наконец, и он – высокий нескладный парень с лицом храброго портняжки и с расхлябинкой в движениях, несвойственной большинству немцев. Он походил на героя сказки многих европейских народов не только внешностью, но и бесшабашностью нрава, что дало Трошину повод присвоить ему при вербовке псевдоним «Шустер». Это слово хоть и переводится как «сапожник», но созвучно русскому «шустрый». «Шустер» пёр прямо на Трошина, не проверяясь и выражая всем своим видом радость по поводу предстоящей встречи. Идиот, подумал Михаил, вставая и поворачиваясь спиной к агенту, чтобы тот по дурости не заключил его в объятия. Держась в нескольких метрах друг от друга, они направились к сорокаэтажному небоскребу отеля «Штадт Берлин», вместе вошли в лифт и только на двадцать седьмом этаже, в номере дали волю своим чувствам.