Однако все было в порядке. На фотографии, где мы с Филом сидим на скамейке у центра, из которого только что вышли, мои глаза лучатся умиротворением, а в руке я сжимаю небольшую бумажку. На ней витиеватым почерком выведено слово «девочка».

Почувствовав тянущую боль, я решила, что это лишь тренировочные схватки Брэкстона-Хикса, но все-таки позвонила акушерке. Дальнейшие события пугающе напомнили мне день, когда мой сын родился раньше срока.

Меня отправили в больницу при Университетском колледже Лондона. Акушерка подключила меня к аппарату, который проверял наличие схваток. Около полуночи пришла молодая девушка-врач. Она сказала, что аппарат показывает незначительные схватки. Я спросила ее, могут ли они быть ложными. Она сомневалась. Сказала, что осмотрит меня и проведет тест на фибронектин, тогда сможет ответить. А дальше события стали разворачиваться точь-в-точь как в день рождения Джоэла. Вагинальный мазок должен был определить, рожу ли я совсем скоро, и какова в принципе вероятность преждевременных родов. Результаты, по словам врача, должны были прийти через семь минут. Дома сильно обеспокоенный Фил, оставшийся с Джоэлом, также ожидал ответа.

В процедурной я прождала час, никто так и не пришел. Тогда я отправилась на поиски акушерки, которая объяснила мне, что мой случай находится на стадии обсуждения. Сердце ушло в пятки, звучало все не очень хорошо.

– Мы должны вам сказать откровенно, – обратилась она ко мне, – тест положительный. Придется ввести стероиды.

Я разрыдалась.

– Я не смогу пройти через это снова. Этого не должно случиться.

Я могла родить раньше срока, в этот раз – на 28-й неделе. Пятнадцать минут я пролежала на диване в слезах.

Пришлось вернуться в шумную палату, в которой я провела ночь перед родами несколько лет назад. На соседних кроватях лежали две матери, их новорожденные плакали, в 1:30 мне сделали инъекцию стероидов, и всю оставшуюся ночь я провела без сна. История повторялась. Однако на следующий день доктора определили, что это не преждевременные роды. Я подхватила инфекцию, мне требовались антибиотики. Анализы подтвердили, что никакой водянки у ребенка не было. С малышом все было в порядке. После повторной инъекции стероидов мне сказали, что я свободна, и тогда я удостоверилась: все будет хорошо. Затем мы успешно и без происшествий прошли рубеж 32 недель.

Через десять минут мы с Филом сидели в такси. Путь до центра Лондона показался мне вечным, между схватками проходило меньше двух минут. И хотя я не слишком волновалась за нашу дочь (потому что едва ли 35-ю неделю можно назвать ранним сроком), все же молилась, чтобы малышке не потребовалась интенсивная терапия.

В последний раз я видела роскошную, очаровательную Анджелу Хуэртас-Себальос, врача-неонатолога, когда она присутствовала на одном из обследований Джоэла. В тот день в отделении новорожденных его спасали от сердечной недостаточности. Так странно было встретить ее снова, теперь уже в родильной палате. Она сказала, что с моей дочерью все будет в порядке. Врачи не понимали, почему схватки начались раньше положенного срока, но подозревали, что всему виной был вирус, подхваченный мною на прошлой неделе – тогда я слегла с сильным жаром.

Прямо перед тем, как я наконец-то родила после девяти часов в больнице, рядом со мной будто материализовалась Джудит Мик. Моя фея-крестная появилась, как всегда, в самый нужный момент.

У нашей малышки Анны были рыжие волосы. Она оказалась здорова: тут же закричала и задышала самостоятельно. Ее отдали мне, как только она оказалась на груди, она сразу начала сосать. Ночью, лежа в больничной койке, я с наслаждением смотрела на нее несколько часов и все думала: «Этого ребенка ждет прекрасная жизнь».

Та неделя вернула воспоминания о том, через что мы прошли с Джоэлом. Анне в руку поставили канюли, она спала под специальной лампой, которая помогала ей справиться с желтухой. Все те дни я не выходила из палаты (что не слишком способствовало моему душевному равновесию) и провела почти все время в слезах, понимая, какой же сильной я была когда-то, ведь Джоэлу выпали гораздо более серьезные испытания. Должно быть, от того, что я не могла быть с ним постоянно, кормить его грудью, от того, что он лежал, весь обмотанный трубками, и мне было небезопасно брать его на руки первое время, на его опыт в этом мире я смотрела будто несколько отстраненно.

С Анной же я стала самой обычной матерью, которая находится возле ребенка круглые сутки. Я видела каждую иглу, которую в нее втыкали, я держала ее маленькое тельце, которое освещала лампа. А ей будто и не мешали больничные процедуры. Малышка оказалась тихой и некапризной, но плакала я больше не от того, через что проходила она, а от того, через что прошел когда-то Джоэл. Его желтуху почти не лечили, потому что она была наименее важной в списке его болезней.

Я чувствовала себя глупо, когда размышляла так.

– Посмотри на Джоэла сейчас, – неустанно повторял Фил, – все уже позади, и с Анной все в полном порядке.

Мне был кое-кто очень нужен: я позвонила своей подруге Еве, матери Ноя. Когда она пришла ко мне в палату с мешком одежды для недоношенных детей (мы давно раздали одежду Джоэла, потому что мне было трудно даже смотреть на нее), я знала, что этот шаг дался ей непросто.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я Еву.

– Все еще вздрагиваю, когда поднимаюсь на лифте, и вся коченею от ужаса, – призналась она.

Я хорошо ее понимала. Она была очень храброй, потому что, несмотря ни на что, пришла ко мне в тот день и наполнила силой. Ее энергия нужна была мне, чтобы расслабиться и наконец-то в полной мере насладиться тем, что мой ребенок совершенно здоров. Вскоре нас выписали. Я пожертвовала всю одежду, принесенную Евой, отделению новорожденных.

С первых дней Анна отличалась от Джоэла. Она прямо держала головку, пила легко и часто, она наслаждалась, когда я клала ее на живот, и пыталась перевернуться. Мне было достаточно взглянуть на ее смешные маленькие ножки, чтобы понять, что она здорова (сколько бы ни ел Джоэл, он всегда был ужасно худеньким).