Все мы со значками, кто с каким, стояли вокруг и смотрели на то, что осталось от двух человек. Один был черноволосый, у другого голова так залита кровью, что не разберешь. Тела разорваны на части, будто кто-то огромный и сильный обошелся с ними как с куриной дужкой. С кровью перемешались внутренности, но трудно было распознать отдельные органы — их будто растолкли в пюре.

— Их сперва разорвали, — спросила я, — а потом прошлись по внутренностям?

— Это объяснило бы, — ответил Эдуард.

Бернардо подошел за нами, Шоу не было видно. Может быть, Бернардо его достаточно отвлек, и тот забыл, что не хотел моего присутствия, а может, дело было в свежеубитых полицейских. У Шоу было еще чем заниматься, кроме меня любимой.

Бернардо подошел к нам, стоящим возле тел, но сперва отвернулся, как обычно. Да, это было очко не в его пользу в моем гроссбухе, но сейчас, честно говоря, я его даже отчасти понимала.

— Я видал жертвы ликантропов, — сказал он, — но никогда такие. Ничего похожего.

— Да, но это был только один, — сказал Хупер. — Мы его обезвредили.

Слабый горячий ветерок пахнул порывом, принес запах кишок и желчи, слишком сильный. Съеденное за день попыталось найти дорогу к горлу, и мне пришлось отступить, чтобы и случае потери контроля над собой не загрязнить место преступления.

— Все нормально, Анита?

Это спросил Олаф. Эдуард понимал, что спрашивать не надо, а Бернардо не слишком обращал внимание. Хупер недостаточно хорошо меня знал, чтобы вообще отреагировать на мое движение.

— Все нормально, — ответила я.

Уже много лет меня на месте преступления не тошнило. В чем же дело?

— Вот этот Майкл, — показал Хупер, — судя по черным полосам, а это…

— Стоп! — остановила я его. — Не надо имен. Давайте я сперва посмотрю без эмоций.

— Ты и правда можешь на это смотреть, ничего не ощущая? — спросил он.

Пришла первая волна ярости, смывшая тошноту. Я посмотрела на Хупера недружелюбно, но была отчасти благодарна за отвлечение.

— Я стараюсь делать свою работу, Хупер, и для этого мне лучше думать о них просто как о телах. Это мертвецы, и они уже не люди. Это трупы, тела, без личных местоимений, без человеческих атрибутов. Потому в противном случае мне труднее функционировать. Испытывая эмоции, можно что-то упустить из виду. Может быть, ту нить, которая позволит предотвратить повторение такого вот.

— Мы убили зверя, который это сделал, — возразил Хупер, показывая туда, где лежал труп оборотня, скрытый сейчас за толпой сотрудников.

— Убили? Ты на сто процентов уверен?

— Да.

Эдуард смотрел на нас, будто мы разыгрывали представление. Олаф снова стал разглядывать трупы, Бернардо вообще отвернулся и от нас, и от них.

— Кто-нибудь видел, как тигр, которого мы только что убили, это сделал?

Что-то мелькнуло у него в глазах — может быть, удивление, — но он был слишком коп, чтобы его проявить.

— Свидетелей пока нет.

— Так думай тогда как коп, а не как друг погибших товарищей. Мы думаем, что убили единственного виновного тигра, но уверены быть не можем. — Я показала на тела. — Такие массивные повреждения от одного тигра за весьма ограниченное время. Кровь еще даже не свернулась толком и не высохла. На такой жаре это значит, что убиты они недавно.

— Я как раз думаю как коп, это ты усложняешь, Блейк. Когда убивают жену, обычно это муж. Когда пропадает ребенок, проверь родителей. Когда исчезает студентка по дороге в колледж, присмотрись к бойфренду или к преподавателю.

— Да, бритва Оккама в полицейской работе — очень важный инструмент.

— Ага. Простейшее решение и есть верное.

— Пока не имеешь дела с монстрами, — сказала я.

— Тот факт, что преступник оказался оборотнем, не меняет наших методов работы, Блейк.

— Ты не собираешься вступить в разговор, Тед?

Я не стала скрывать в голосе раздражения. В конце концов, он мог бы помочь активнее.

— Маршал Блейк хочет сказать, — начал он рассудительным голосом старины Форрестера, — что мы, быть может, ищем не одного оборотня, а нескольких. И если еще кто-то помог Бендесу так обойтись с вашими людьми, мы этого гада должны найти.

Я вздохнула. Прав был Хупер, я все усложняю. Показав большим пальцем через плечо на Эдуарда, я сказала:

— Вот он правильно сказал. А я прошу прощения за слишком подробные объяснения.

— Тебя потряс вид тел, — заметил Олаф.

— Ты это к чему?

— Когда ты нервничаешь или боишься, ты начинаешь объяснять слишком подробно. Один из немногих случаев, когда поступаешь по-женски.

На это я понятия не имела, что сказать, потому промолчала. Молчание в отношениях с мужчинами (кроме отношений романтических) никогда еще меня не подводило. С кавалерами сложнее — они согласны терпеть молчание в определенных пределах.

— Тела разорваны на части, Хупер. Либо это было что-то побольше тигра, которого я видела мертвым, либо он работал с кем-то вдвоем.

— Следов укусов на телах нет, — сказал Олаф.

— Я даже не уверен, что есть следы когтей, — отозвался Эдуард, делая то, чего мне не хотелось делать: приседая рядом с телами, на самой границе извилистой лужи крови.

Мне очень не хотелось подходить ближе, но все же я, неглубоко дыша, опустилась рядом. Когда работаешь с Эдуардом, всегда есть некоторый элемент состязания, кто кого достанет. Он знал, что меня подташнивает, и потому, собака, заставил подойти ближе.

Я вгляделась в зрелище бойни и действительно попыталась обнаружить следы когтей. Я предположила, что они есть, будто разум их подставил в картину. Но были ли они на самом деле?

Олаф опустился рядом со мной, все равно возвышаясь как башня. Но не в этом было дело, а в том, что он придвинулся так близко, что наши ноги почти соприкасались. Я не могла отодвинуться, сперва не встав, чтобы не задеть край кровавого месива. А встать означало бы признать, что мне неловко. И тут мне пришла в голову мысль:

— Ты помнишь, как я сказала в морге, что не могу думать, когда ты так близко?

— Да, — ответил он своим низким голосом.

— Так вот, ты не мог бы пристроиться с той стороны от Теда, а не рядом со мной?

— Ты хочешь сказать, что я тебя отвлекаю?

— Да.

У него губы дернулись, но если это и была улыбка, то он встал и сумел ее скрыть, потом обошел Эдуарда с другой стороны. Когда он отошел, мне стало легче думать. Вообще-то не такое уж улучшение, как могло бы быть.

Я заставила себя по-настоящему всмотреться в рваные края тел.

— Черт, — сказала я и встала — не потому что хотела отодвинуться, а потому что колено у меня повреждено, и невозможно долго сидеть на корточках, чтобы оно не начало ныть. Так что я встала, но продолжала рассматривать тела. Больше меня не тошнило, страха тоже не было — я работала. Так всегда бывает: когда подавишь отвращение и эмоции, можно смотреть, думать и делать выводы.