Иви нашла деревянную звезду, которую Клаус сделал для Ширли во второе немецкое Рождество, когда он работал у них на ферме.

– Любое из наших елочных украшений может рассказать свою историю, а у этой звезды вообще особая история, – сказала она. – Я рассказывала тебе о немцах, которые пришли в гости к нам на Рождество?

Иви покачала головой и выслушала рассказ о войне и военнопленных. Конечно, Нора не упомянула про Клауса, ведь Иви слишком мала, чтобы это понять, да и память о Клаусе не позволяла делиться ею со всеми. Он жил в ее сердце, в рождественском домике.

* * *

Ник стоял в дверях, держа лопату.

– Иви, пока совсем не стемнело, нам нужно сделать одно дело. Помоги-ка мне, ладно? Только надень теплую куртку.

– А что там? – удивленно спросила она. Ник уже принес красивую елочку… В саду сейчас нечего делать. Мама суетилась возле нее, велела надеть шапочку и перчатки, «на всякий случай». Потом все отправились с фонариком в сад, где под кустом была вырыта большая яма.

Мамочка обняла ее за плечи.

– Знаешь, Маффин тогда так и не проснулся, когда согревал тебя, и сейчас мы его похороним. Он умер, Иви. Он был очень хорошим, храбрым псом, но очень стареньким, и он устал.

– Это он? – спросила она сквозь слезы, увидев возле ямы мешок, в котором что-то лежало. – Почему ты закапываешь его в землю? – спросила она Ника.

– Потому что так полагается, – ответил он. – Потом мы посадим тут луковицы, и вырастут цветы.

– Но ему ведь это не понравится!

– Мафф больше не дышит и ничего не чувствует. Его здесь больше нет; вот что значит – умереть. А в мешке лежит просто оставшаяся от него оболочка, ну, как раковина улитки. Его душа освободилась от тела, но будет приходить к тебе всегда, когда ты вспомнишь о нем, – пояснила мамочка.

– Как мой папочка? – Она очень крепко сжала мамину руку.

– Да, он лежит на церковном кладбище, бабушка носит цветы на его могилу. Сегодня такой вечер, когда мы вспоминаем и его. – Все замолчали; Ник положил Маффа в яму и засыпал его землей.

– Если хочешь, выложи потом тут какой-нибудь узор из камней, – сказал Ник.

Иви кивнула и посмотрела на мать.

– Мне хочется, чтобы у меня была такая собака, как Маффин. Можно, мамочка?

– Посмотрим, – улыбнулась Кэй. – Но не сейчас. Если кто-нибудь умирает, нужно время, чтобы расстаться с ним, привыкнуть жить без него, и уж потом… – Но Иви уже бежала к дому. Ведь скоро должен был прийти Санта…

* * *

Кэй сидела в церкви Святого Освальда на задней скамье. В храме собиралась вся конгрегация, целые семьи, друзья, родственники, закутанные от безжалостного ветра в шали из пашмины, шарфы из шенилла. Почему она решила прийти сюда на полуночную мессу, она и сама не понимала; это был внезапный импульс, когда из капеллы Королевского колледжа передавали рождественские гимны.

Ей захотелось побыть одной и вместе с тем прикоснуться к традициям. Сказать спасибо за спасение Иви всем, кто участвовал в ее поисках, всем, кто присылал подарки и выражал сочувствие после пожара. Сделать вид, что она тоже вместе с ними, по крайней мере, в этот вечер.

Окорок был восхитительный, а ужин торжественный, при свечах, с салфетками и хрустальными бокалами. Иви вела себя прилично и непрестанно поглядывала на часы – когда придет пора повесить у камина чулок и идти спать. Кэй была готова поверить в волшебство – уж больно все это отличалось от ужасной прошлогодней травмы. На мгновение ей даже стало стыдно перед покойным мужем, что ей сейчас так хорошо, но она тут же подумала, что Тим не обидится на нее.

И вот она сидела в полутемном храме и с благодарным сердцем наблюдала церемониал. Ей хотелось бы искренне верить, но она могла лишь петь вместе со всеми и молиться о том, что было у нее на душе. Она обратила внимание на любопытную смесь прихожан: местных, деревенских, которых она уже видела на Кристингле, и приезжих. Последние выделялись своим произношением, холеным обликом, пальто из верблюжьей шерсти, шарфами от Джорджины фон Этцдорф; у женщин были безупречные прически и макияж; все они, несомненно, приехали в церковь после какого-то светского «пати».

Были там и другие прихожане, в куртках и шерстяных шапочках; была парочка подвыпивших подростков, отзывавшихся на все запоздало и слишком громко по сравнению с общепринятыми стандартами. Были вдовы и несколько унылых школьников с родителями, местные фермеры и жена владельца паба, сбежавшая на часок в храм от буйных завсегдатаев.

Кэй радовалась Рождеству, сейчас она ощущала свое единство с традицией, с тысячами прихожан по всей стране. Церковная церемония воспринималась как естественная и реальная, и она радовалась, что пришла в храм. Неважно, что побудило ее к этому, неважно, что она не понимала христианские таинства.

А сельское Рождество – это творческая фантазия жителей, и Кэй наслаждалась ею. Рождество – когда отдаешь что-то от себя другим и делишь с ними их дары. Кэй хотелось, чтобы и Иви поняла истинный дух Рождества, поняла, что он не в сотнях дорогих пластиковых игрушек и не в отснятых заранее телевизионных шоу.

Как бы ей хотелось, чтобы они с дочкой постигли магию варежек, прихваченных морозом, ветра на щеках и мирного снегопада, но пока что они столкнулись лишь с опасностью. Однако ее сердце было готово все простить…

Что же мне все-таки надо? – спрашивала она себя и отвечала: – Я хочу удивляться, глядеть на мир глазами ребенка, а не унылой, подозрительной тетки, в которую я превратилась. Я хочу, чтобы мое сердце наполнилось христианским духом, чтобы оно было полно озорства и открыто ко всему – к магии музыки и символов, к магии молитвы. Чтобы мое сердце было наполнено кислородом, вздувалось, как жвачка, воздушный шар, футбольный мяч, мочевой пузырь поросенка. Я хочу раствориться в Рождестве, шагать в моих резиновых сапогах по лужам смеха и забав, одолевать сугробы, скатываться по склонам, петь рождественские песни и избавляться от горестей минувшего года. Хочу услышать ангельское пение и увидеть горящие во мраке свечи, присоединиться к кругу людей, вросших корнями в эти Долины. Я завидую этим людям.

В моем сердце живет одиночество, и даже моя любимая Иви не может его утолить, да и не должна. Я любила Тима, но он всегда был слишком занят, и ему некогда было праздновать Рождество. «Я могу подождать, – говорил он ей, – но моя карьера не может». Теперь уже слишком поздно, милый… Ты уже давно ушел от нас…

Я хочу, чтобы у меня был мой собственный праздник, решила она, хочу создать собственные традиции. Я хочу, чтобы Рождество подарило мне мужа, честного, доброго и работящего, который разделял бы мои взгляды на жизнь. Я хочу, чтобы у меня была кровать на четырех ножках, хочу пьяных от желания поцелуев. Хочу, чтобы мне на бедро легла теплая мужская рука, чтобы меня будило чье-то жаркое дыхание. Хочу чувствовать, что я дорога для кого-то иначе, чем мой ребенок. Или я прошу слишком много? Это что жадность?.. Так она молилась, охваченная жаром своих желаний.