Девочки мои, Тоня и Таня! Возможно, я был не лучшим отцом, да и не всегда был рядом, но я люблю вас и вашу маму больше всего в этой жизни. Ваше любопытство и способность любить, красоту, азарт, а главное – сочувствие, которое вы унаследовали от кого-то, но не от меня. Я многому хочу у вас научиться, надеюсь, что, когда вернусь, у нас будет шанс наверстать время. Также надеюсь, что вы простите меня за такое долгое отсутствие, — так получилось, у взрослых порой мало выбора, но все эти наши решения направлены лишь на то, чтобы проявить заботу и любовь к вам. Жизнь – очень сложная с одной стороны, но простая с другой, мне трудно передать это словами — я у вас больше работник руками, нежели мыслитель. Но могу точно утверждать одно: когда вы появились, я перестал думать о себе. Возможно, кое-что вы от меня все же приобрели. Я мечтаю увидеть то, как вы вырастете, познаете все лучшее в этой жизни. А мы с мамой поможем пережить худшее, избежать которого почти невозможно, но оно делает еще ценнее все то, что радует и что мы любим, не дав самому важному забыться или уйти из наших рук. Знаю, сейчас вы не все поймете — но у вас вся жизнь впереди, так что это письмо можно будет перечитывать и, надеюсь, познавать что-то новое. Даже если так выйдет, что мы уже не увидимся, то помните и знайте, как сильно я вас люблю и горжусь вами. А в самый трудный момент жизни, коих, к сожалению, будет много, не сдавайтесь и держитесь друг за друга, учитесь прощать не только других, но и себя — это важно. И в любой момент вы можете посмотреть наверх, прямо за небо, в звезды — потому что я буду смотреть на вас оттуда, из космоса, бояться которого стоит не сильнее другого города или страны. Все это – наш единый бесконечный мир, где у каждого есть свое место для счастья, поиск чего – труднейший путь, но и важнейший.

Кристина, выдели этот кусок и дай им, если со мной что-то случится, надеюсь, ты выполнишь просьбу. Я не говорю, что так и будет, – у меня все хорошо, надеюсь вернуться в срок. Не паникуй и не давай маме это читать, а то опять развоется. Я просто хочу сделать этакую страховку, мне так проще. Всех люблю, пиши смело, отвечу, да и сам потом напишу.

Отголоски приведших его сюда событий прорываются из небытия, выстраивая перед глазами картинку из неровных и рваных воспоминаний. И если беспорядок в голове превращается в раздражающий кошмар наяву без его ведома, как будто некие третьи силы вынуждают вновь окунуться в безумие, то стоит поддаться странному инстинкту и задать звучащий на языке вопрос: где Атия? Сразу же меняются приоритеты, ставя преграду между прошлым и настоящим.

«Где она?!» – закричал он во все горло с болью и хрипом, в панике бросаясь из стороны в сторону, кидаясь на пустоту вокруг себя, словно зверь. Где она? Почему ее нет рядом?! Жгучее осознание безвозвратной потери провоцировало жестокость к любому, кто подойдет по описанию виновника потери его Атии. Правда, он не знал, кого искать, как и не знал где… Казалось, словно только что она была в его руках, охраняемая от всего зла известного мира, – но вот его пальцы сжимали уже воздух, а отсутствие ее тела напоминало отсутствие части его самого, без которой он не просто не может, а именно не хочет жить. Из глаз текли слезы, все тело было словно чужим, хотелось соскрести с себя кожу из-за непонимания физического состояния, будто бы внутри него есть зверь, желавший вырваться во что бы то ни стало. Эта борьба была всплесками: в один момент он злился и разрушал все вокруг себя, в другой – забивался в угол, мечтая проснуться от страшного сна, где ничего, кроме страдания, не осталось. Но самое страшное случилось чуть позже – он стал забывать ее лицо. Это невозможно, стучит он головой об стену, пытаясь собрать осколки образов в хоть какую-то мало-мальски понятную картину, хоть во что-то, способное не дать ему забыть Атию.

Как же такое может быть, сокрушается он, схватившись за голову и упав на колени. Неужели память дает сбои… неужели он заслужил это?.. Вместе с потерей воспоминаний о ней он лишится и себя. Возможно ли, что такова смерть и есть, думает он, скребясь в запертую дверь, не находя себе места. Неожиданно – а может, так было всегда и лишь сейчас заметил, – он вдруг услышал голоса. Быстро вскочив, начав осматриваться вокруг в поисках источника, его глаза все так же видели одинаковую темноту. Но, пусть и не сразу, он все же принимает факт того, что голоса лишь в его голове. Они говорят ему… говорят многое, большинство из чего понять попросту невозможно. Но это лишь усугубляет состояние, потому что довольно быстро он начинает допускать мысль, что, возможно, она где-то там… находится среди голосов. Вслушиваясь все больше и больше, пытаясь говорить в ответ, безуспешно зовя ее по имени, он инстинктивно забился в угол. Словно услышав все его мольбы и просьбы, самый громкий голос снисходит и напоминает ему то, что было забыто: ее отняли у него. Она ведь была в его руках, он гладил ее волосы и берег от всех угроз, но ее отняли другие люди, забрали от него. Тут он поддается чувству вины: ведь он не смог ее спасти, а значит, возможно, подобное служит ему наказанием за ее смерть.

Горди не справился – и Атии больше нет, а значит, раз ее забрали, то теперь она в безопасности, разве нет? Он больше не станет причиной ее страданий! В ответ же ему доносят, что если он и не справился, то не им, тем людям, судить его! Где они были все это время? Разве не они виноваты в ее гибели? Так какое они имеют право забирать то, что от нее осталось, из его рук? Лишать его самого дорогого и последнего, что есть в его жизни! Голос был уверенным, порой жестоким, порой мягким, а местами даже жалостливым, призывая его сделать то, о чем он думал уже давно: виновные должны быть наказаны, Атия должна быть отмщена.

Внезапно, во что ему совершенно не поверилось сначала, голоса были услышаны вне его головы. Из-за двери он услышал имя «Горди», четко и ясно, несколько раз это было произнесено уверенно и громко. Голоса в голове не обращались по уже почти забытому им имени, а этот человек обратился. Зачем? Для чего? Ответы эти были ему неизвестны, как и неизвестно, правдивы ли сейчас события – или же это игра иллюзий, созданная голосами ради испытания его веры в недавно найденную цель. Нельзя сдаваться, как и нельзя сомневаться, утверждает он про себя скрипя зубами. Яркий свет от фонарика бил прямо в его глаза – пришлось прикрыть лицо рукой, но, разглядывая свои пальцы под холодными лучами, он не мог не думать о том, как хорошо ему было в темноте. Луч фонаря был опущен на пол, мужчина подошел почти вплотную, лицо его сильно напоминало кого-то, но с каждой попыткой вспомнить следующая становилась все больнее и больнее.

Прислонившись к стеклу головой, он видит мужчину, высокого, в светлой длинной куртке, но главное – у него не оружия, а значит, нет угрозы.

– Горди, – голос этот отличался от других, казался знакомым, – ты понимаешь, что я говорю? Ты узнаешь меня?

Так странно видеть другого человека для него сейчас, будто бы все ненастоящее.

– Атия, – с трудом смог он выговорить хриплым, почти еле живым тоном, желая увидеть реакцию на имя, с которым этот человек либо связан, либо нет.

– Я обещал, что позабочусь о ней, и я сделал это. Она в заморозке, тело сохранено, мы сможем похоронить ее. Ты слышишь меня? Ты… ты узнаешь меня? Стас, так меня зовут. Горди, я могу помочь тебе, слышишь?