Как воспринимали древние пастухи-кочевники «территориальный вопрос»? Ясно, что жизненное пространство стада нашего скота принадлежит нам всем. Но куда и когда перемещаться по нему, решают иерархи.

Разбойники. Зоологи называют жизнь за счет отнимания у других клептопаразитизмом. Иерархия мужчин — фактически готовая для набегов банда. Достаточно перестать испытывать сострадание к чужим (а этого человек достигает легко) — и их можно грабить, было бы что отнять. Разбойничьи народы были повсюду в течение всей писаной истории человечества, не перевелись они и ныне. Труднее указать времена, когда их не было. Помимо специализированных разбойников, и все прочие народы при случае грабили и грабят как соседние народы, так и живущие в отдалении. Разбойники существуют и внутри любой популяции, грабят своих же. Ясно, что в среде древних полуразбойников-полупиратов-полуторговцев (а с этого начинали и такие уважаемые впоследствии народы, как финикийцы, греки, норманны) оборонительная суть мужской иерархии трансформировалась в подлинно военную организацию с соответствующей моралью (например, «право победителя» ограбить, изнасиловать и даже убить побежденного), боевой тактикой, уставами взаимоотношений. Разбойники — это верхняя часть иерархической пирамиды, живущая сама по себе и для себя. Важное место в их взаимоотношениях занимают принципы «справедливого» дележа награбленного. Сухопутные разбойники обычно делились по старшинству — занимаемому в иерархии уровню. Однако пираты, плававшие на гребных судах (где все, кроме капитана и рулевого, одинаковые по рангу гребцы), делились поровну. Все это кончилось на полностью парусных кораблях с их разделением труда.

Представьте себе, читатель, что теорию «первобытного военного коммунизма» как светлого этапа всего человечества некоторые кабинетные мыслители XIX века высидели, читая книги о древних пиратских народах! Но мы-то с вами теперь знаем, что приматы свое, кровно заработанное, добровольно нижестоящим не передают. Отнятое же — могут и поделить. Все человечество не могло жить грабежом, и поэтому в древности не было дележа добытой собственным трудом пищи поровну.

Растениеводы. Современные радиоуглеродные датировки (запасов пищи, выжигания травы и кустарников и т.п.) развеяли миф о позднем, завершающем возникновении растениеводства — симбиоза человека с растениями. Оно не моложе скотоводства, и первые растениеводы были современниками расцвета загонных охотников. А если предположить, что все начиналось с огораживания плодоносных деревьев (чтобы не подпускать к ним других видов — конкурентов), то до этого должны были додуматься некоторые собиратели. Этот способ огораживания с целью сохранить себе урожайное дерево невольно защищает молодые побеги вокруг него. И поэтому огораживание одновременно способствует появлению целой рощи полезных деревьев (независимо от того, понимает или не понимает это человек).

Дело в том, что очень долго выращивание растений могло быть лишь вспомогательным занятием собирателей. Нет такого вида растений, который один может обеспечить полноценное питание человека, особенно в детском возрасте. Да и вообще, все растения вместе все равно неполноценны без дополнения пищей животного происхождения. Растениеводство могло стать главным занятием для популяции только после обмена технологиями выращивания разных растений с другими популяциями. А также либо при дополнении растениеводства либо рыбной ловлей или охотой, либо при заимствовании некоторых домашних животных от скотоводов.

От первых земледельцев не осталось почти никаких материальных следов, и нам неведомо, как приспосабливали они к новому занятию группу, изначально предназначенную для собирательства. Однако сразу следует напомнить, что переход к растительной пище — это спуск по экологической пирамиде, и пахарю нужно много меньше земли, чем собирателю, скотоводу и, тем более, загонному охотнику. На очень же плодородных землях или при высокой технологии и урожайности — и того меньше. Поэтому обычная для человека группа легко может стать довольно плотным оседлым поселением со своей территорией, окруженной неохраняемым жизненным пространством — источником дополнительных материалов и тому подобного.

По отношению к особенностям почвы в разных местах может быть четыре типа земледелия.

Один — в местах, где почвы естественным образом восстанавливают свое плодородие, например, в долинах и дельтах рек, приносящих при разливах ил. Тут от человека не требуется обязательно уметь восстанавливать почву.

Другой — в лесах, где возможно подсечно-огневое земледелие. Тут человеку не обязательно уметь сохранять плодородие почвы. Вырубая и пережигая лес (или саванну), люди создают плодородные участки, урожай на которых постепенно, год от года, падает. Спустя сколько-то лет подсечные земледельцы выжигают новый участок леса и переселяются туда, а на заброшенном поле, зарастающем вторичным лесом, постепенно, вследствие естественных биологических процессов, идет восстановление плодородного слоя земли. Понятно, что таким земледелием нереально заниматься поодиночке или каждой семье отдельно, а лучше весь цикл вести всем поселением сообща. Подсечные земледельцы кое-где достигали такого уровня организованности, что по указанию сверху переселялись целые городки (так было в некоторых цивилизациях индейцев Мезоамерики). Брошенный город зарастал тропическим лесом вместе со всеми своими замечательными храмами и общественными сооружениями, а люди начинали жить в городе-дублере, предварительно расчистив его и поля от растительности. Брошенный же город погружался, как заколдованный, в сон, пока в него, завершив цикл переселений, не возвращались потомки покинувших его жителей.

В европейских лесах до подобной организованности не доходило, но и там ранние подсечные земледельцы были, по сути дела, сельскохозяйственными номадами. Их организацию позднее назвали первобытной общиной. Обилие не очень плодородной, занятой лесами земли в сочетании с не самыми благоприятными для земледелия погодными условиями в центральной и северной частях Восточной Европы было одной из главных причин того, что подсечное земледелие в этих местах сохранялось много дольше, чем в других. Фактически земледельцы здесь так и остались номадами, превратив общину в «мир» и постоянно расселяясь на новые земли, в основном на восток и юг.

Третий тип земледелия — ирригационный, на засушливых землях с потенциально очень высоким плодородием (при достатке воды). Если он применяется в крупных масштабах, то неизбежно требует, во-первых, очень большого объема строительных усилий массы людей при создании ирригационной системы, во-вторых, меньших по объему, но координированных усилий по ее поддержанию, а в-третьих, иерархической надстройки, распределяющей воду по какому-то разумному принципу. Во влажном субтропическом климате есть его аналог — строительство террас и тому подобных сооружений.

Четвертый тип земледелия может применяться на обычных почвах, но главное в нем — технология сохранения плодородия почвы и ее улучшения путем многих приемов: от мелкой мелиорации и правильного севооборота до внесения удобрений. Такое земледелие полностью оседло, оно может восстановить и почвы, истощенные подсечными земледельцами. Глубокое понимание жизни каждого клочка почвы, слежение за ее ответом на воздействие земледельца, точное соблюдение воспринятых из традиции приемов в сочетании с попытками новаций — все это требует, чтобы земледелец подобного типа не только сам в течение всей своей жизни на собственный страх и риск возделывал одно и то же поле, но и принял его от отца, а передал своему сыну.