А дядька этот — не муж, понял Максим. Ишь, как руку на задницу ее упругую положил. Люська, правда, дернулась, руку скинула, а он возьми, да и шлепни ее легонько по тому же месту. Мужья после стольких лет брака так себя не ведут. Да и вообще мужья на кладбище так себя не ведут.

Впрочем… я бы ее вот так, может, и шлепнул? Или нет? Максим прислушался к себе. Нет, решил он. Только я — особая статья.

Была не была. Он поднялся со своей скамейки, пересек аллею, приблизился к нише. Кашлянул, выговорил:

— Здравствуйте.

Оба обернулись. Люська всмотрелась в лицо Максима.

— Вы что хотели? — с угрозой в голосе спросил мужик.

— Слава… — умиротворяющее сказала Люська, взяв его под руку.

— Да я тут проездом, — пролепетал Максим. — Поезд у меня после обеда… А ему, — он кивнул на нишу, — родней дальней прихожусь… В детстве там, то, сё… Время вот выдалось до поезда, дай, думаю, навещу… Сергеем меня зовут, а вы, извиняюсь, кем Максиму-то приходитесь?

Он уже клял себя — и за идиотский порыв, и за то, что начал разыгрывать отвратительную комедию, — но отступать было поздно.

Сделав слегка придурковатое лицо, Максим добавил:

— Емелькины мы, слыхали?

— Ни-ког-да! — отрезала Люська.

Ее взгляд оставался пристальным и напряженным, пальцы, вцепившиеся в локоть мужчины, побелели, а секундой позже под искусно наведенным макияжем начало белеть и лицо.

— Слышь, мужик, — начал было ее спутник, но Люська повторила:

— Слава…

— Так это… — пробормотал Максим, — вы-то, думается, Людмила… эээ… извините, отчества вашего не знаю…

— Да, — кивнула Люська. — Только, уж простите, я ни о каком родственнике Сергее и ни о каких Емелькиных в жизни не слышала. И, простите еще раз, слышать не хочу.

Она, наконец, отвела взгляд, высвободила руку, повернулась лицом к стене, быстро коснулась ладонью таблички и стремительно пошла прочь. Мужчина смерил Максима тяжелым взглядом и двинулся следом.

Через час после Люськиного ухода небо стало затягиваться, несколько раз что-то даже начинало моросить, но полноценный дождь так и не разразился.

Максим напряг чувства: может быть, еще будет настоящая непогода. Может быть.

А пару часов спустя на аллее показалась мама.

Она шла так же тяжело, как тогда, две с небольшим недели тому назад. Даже, пожалуй, тяжелее. В одной руке букетик красных гвоздик, на локте другой — старомодная дамская сумочка.

Не доходя до пятого отсека, мама остановилась, вытащила из рукава скомканный платочек, промокнула губы, двинулась дальше.

Цветы она положила у подножия стены. С трудом выпрямилась и надолго застыла перед табличкой с именем сына.

К маме Максим подходить, конечно, не стал. В голове тупо ворочалась единственная мысль: последний раз…

— Дамы и господа, до старта нашего летательного аппарата, совершающего рейс по маршруту база «Князь Гагарин», Луна — космоаэропорт Жуковский, Земля, осталось пять минут. Соблаговолите занять ваши места. Напоминаем, что ваши противоперегрузочные кресла примут конфигурацию «Взлет» автоматически. Покорнейше просим вас соблюдать спокойствие и желаем вам приятного путешествия.

Тихо, фоново пошел обратный отсчет. «Триста… двести девяносто девять… двести девяносто восемь… двести девяносто семь…» Старая традиция.

Из спинки, подлокотников и ножек кресла с едва слышным гудением выдвинулись захваты, мягко, но надежно прижавшие Наташу к креслу. Спинка медленно откинулась и замерла.

«Сто семьдесят три… сто семьдесят два… сто семьдесят один…»

Наташа покосилась на Румянцева. Корифей науки, друг, свидетель этих, таких невероятных, восемнадцати лет, лежал в своем кресле неподвижно, словно… словно мертвец.

— Николай! — испуганно позвала она.

Румянцев открыл один глаз, повернул голову, вопросительно вздернул подбородок.

— Нет, ничего, — сказала Наташа. — Прости… привиделось…

Профессор улыбнулся и закрыл глаз.

Господи, воля твоя, сказала себе Наташа, о чем я думаю?

И почему я улетаю?

Максим… Пришел неизвестно откуда, перевернул всю жизнь, ушел неизвестно куда, а жизнь так и осталась перевернутой.

Федор… Мог бы хоть попытаться удержать меня. Силой. Смешно? Нет. Не смешно — именно силой. Он сильный человек, именно поэтому я и выбрала его, но со мною он слаб.

А Максим? Не желаю оценивать его силу или слабость. Не желаю. Перевернул же мою жизнь… И не только мою.

Отсчет сделался громче. «Десять… Девять… Восемь…»

А ведь я не вернусь, поняла Наташа. Не знаю что, не знаю как, но — не вернусь.

«Три… Два!.. Один!!. Старт!!!»

Вспомнилось: их Гагарин крикнул — «Поехали!»

Поехали.

Во второй половине августа становится заметно, что дни уже укорачиваются. Однако в девять вечера еще не очень темно.

Максим возвращался в начинающихся сумерках. Он прошел мимо вагончика, в котором обитала бригада Андреича, достиг конца улицы, выложенной бетонными плитами, свернул направо, миновал дом Бориса и Веры. В другом мире, вспомнил он, здесь стоит нарядный извековский дом, а еще в одном — самый угол жилой зоны, и в том углу вышка с пулеметом.

Дорога стала проселочной, а затем превратилась в две плохо различимые колеи в траве.

Максим пересек пространство, поросшее травой и редким кустарником. Представил себе обсаженную липами, фантастически ровную дорогу, ведущую из Верхней Мещоры в Императорский Природный Парк. Это как раз здесь. Затем вообразил совсем иное — лагпункт 44-бис. Скривился. Это тоже здесь.

Опушка. В лесу сразу стало темно, но Максим светился, как не светился давно, и разбирать дорогу труда не составляло.

Он постепенно трезвел, в мозгах прояснялось.

После того, как с кладбища ушла мама, Максим еще посидел с часок, ни о чем не думая. Кажется, немного промок под все-таки начавшимся дождем, но это пустяки. Он чуял, что настоящая непогода еще впереди.

Потом выбрался в город, побродил бесцельно. Заглянул в крохотный магазинчик, купил сигарет и бутылку какого-то дешевого бренди, зашел в ближайшую подворотню, выпил все поллитра.

Дальше — провал в памяти. Очнулся уже в электричке, не вполне трезвым, но хоть что-то соображающим. Хорошо, что не замели пьяным в городе. Вообще-то — все равно, но именно сегодня — не хотелось бы.

Вот и хорошо знакомая развилка. Максим уверенно выбрал правую, едва заметную, тропинку.

Поляна. Его, Максима, поляна. Старый дуб, старая коряга под ним.

Он обхватил дерево руками, уткнулся лбом в корявый ствол. Мелькнула нелепая мысль: здесь я — дома.

А в самом деле, где мой дом? Где он хотя бы мог быть?

Этот мир, родной вроде бы, оказался чужим. Никто меня здесь не ждет, все забыли. Кроме