Месяц спустя она сидела в своем новом доме за завтраком, состоявшим из бутерброда с маслом и чашки чая, при свете горелки, из которой со свистом вырывался язычок газа. Еще не было восьми, и слабый свет зари едва пробивался сквозь пелену тумана, нависшего над городом и зловеще подступавшего к самому окну.

Комната не отличалась привлекательностью, впрочем, Люси это мало волновало. Зато в ее жилище было несколько полезных приспособлений. Перед ней под окном размещалась облупленная раковина с краном – из него постоянно капало, зато можно было в любой момент набрать воды. Справа стояла кухонная плита – на ее графитовой поверхности была небольшая газовая горелка, соединенная трубкой с газовым рожком над каминной доской. Слева к стене прикреплялся потертый деревянный короб, одновременно служивший угольным ящиком и скамьей. Такова была нехитрая обстановка в комнате, не считая мебели. Небольшой квадратный стол, за которым сидела Люси, два плетеных стула, ее собственное кресло-качалка и узкая железная кровать в нише у нее за спиной отличались той же скромностью. Через открытую дверь этой кухни-спальни была видна остальная часть квартиры: темная, как колодец, прихожая, дверь, ведущая в другую спальню, где не было ничего, кроме платяного шкафа и второй железной кровати, а также крошечная ванная комната, в которой на подгнившем деревянном поддоне стояла ванна, покрытая потрескавшейся желтоватой эмалью. Стены в каждом помещении, так же как и в кухне, были оклеены коричневатыми глянцевыми обоями с неразличимым рисунком и в тусклом свете казались довольно мрачными.

Такова была новая квартира Люси – «тихое местечко», в котором она так жаждала поселиться. Однако она сделала все, что было в ее силах. Два дня Люси искала жилье «везде и всюду», как она сказала об этом мисс Тинто, но, даже несмотря на участие опытной представительницы «Хендерсон энд Шоу», эта «однокомнатная квартира с кухней» и так называемой ванной, расположенная на верхнем этаже большого многоквартирного дома, оказалась единственным жилищем, удовлетворяющим требованиям ее респектабельности и кошелька. И с каким трудом ей удалось совместить то и другое! Арендная плата составила семь шиллингов в неделю, и большего Люси просто не смогла бы себе позволить, а дом – да и весь квартал, тянувшийся вдоль улицы, благозвучно, но неподходяще названной Флауэрс-стрит[19], – дышал удручающей и жалкой нуждой.

Само здание, с его узкими входами и темными, плохо освещенными каменными лестницами, не слишком-то годилось для аренды. Впрочем, улица была не такой уж захудалой, как могло показаться с первого взгляда. Наверное, следы славного прошлого спасали дом и улицу от полного убожества. Итак, Люси оказалась в доме пятьдесят три по Флауэрс-стрит и решила до лучших времен обосноваться здесь.

У нее сразу же возникло желание украсить комнаты, обставить их хотя бы с некоторым комфортом. Однако Люси была вынуждена в очередной раз подчиниться необходимости, ибо, оплатив из своих скромных резервов последний семестр Питера, она смогла позволить себе минимум вещей: две кровати, несколько подержанных стульев и самую дешевую кухонную утварь. С какой горечью она теперь сожалела, что так легко рассталась со своей мебелью – и за такую жалкую сумму. Но дело было сделано, и сделано бесповоротно.

Нет, не о такой квартире мечтала Люси. Разве это домашний очаг? Впрочем, скоро она сделает из этой дыры настоящий дом. Или, если судьба будет благоволить к ней, она в ближайшем будущем сменит эту квартиру на более подходящее жилье.

Расправившись с завтраком, Люси бросила взгляд на дешевый будильник из никеля – еще одно приобретение для каминной полки – и поднялась со стула. Выключив газ, она направилась в переднюю. Здесь почти в полном мраке она нашарила шляпу, сняла пальто с вешалки, которая еле угадывалась в темноте, оделась и, вынув ключ из кармана, открыла дверь.

Она вышла из подъезда и нырнула в туман, клочьями стелющийся по улице. В этих местах из-за близости реки часто бывали густые туманы, но в тот момент сквозь мглистую дымку пробился красный солнечный диск и осветил этот район. Он простирался от Келвинбанк-стрит до доков и постепенно уступал натиску соседних трущоб, находящихся на портовой территории.

И сейчас, торопливо пересекая этот район, Люси подсознательно ощущала его убожество. Узкие мощеные улицы были густо усеяны мусором: грязными газетами, которые кто-то таинственным образом рвал ночи напролет; кожурой апельсинов; жестяными консервными банками; разбросанными, но неоспоримыми уликами, что оставили ломовые лошади на пути к докам. Лавки были ничем не примечательны. Их фасады и тротуары, которые играющие дети разрисовывали мелом, имели неопрятный вид. На углу, где Флауэрс-стрит заканчивалась извилистым тупиком, стояло большое общественное здание с доской, и на ней большими позолоченными буквами было начертано: «Зал для собраний Гарнера. Балы по средам и субботам. Джентльмены – 1 шиллинг. Дамы – 6 пенсов». И ниже, более мелким шрифтом: «Перчатки желательны. Туфли обязательны».

Этот зал с его вульгарной вывеской символизировал для Люси суть местной округи. Он был обычным, заурядным, и эта будничность оскорбляла хороший вкус в целом и ее утонченность в частности. Когда Люси садилась в красный трамвай и ехала на работу, она часто думала о внезапном повороте событий, швырнувшем ее на городское дно.

И эта ее работа… Как Люси сожалела об относительной синекуре ее прошлой службы, с этими необременительными поездками на поезде и жалованьем, в ретроспективе казавшимся весьма щедрым!

«Хендерсон энд Шоу» управляли имуществом трущоб. Это подводило итог всему, объясняло трудности ее нынешнего занятия. Теперь она понимала, почему молодой Фрейм говорил: «Работа не из приятных», и откровенно признавалась себе, что она ей не нравится. Но все же Люси смирилась с положением дел, так же как приняла дом пятьдесят три по Флауэрс-стрит. Она открыто, с ироничной улыбкой журила себя: «Ты спустилась на ступеньку вниз, голубушка!» – но в глубине души была всерьез намерена подняться выше.

Люси соскочила с трамвайной подножки на углу Дэвис-стрит и бодрым шагом направилась в контору. Радуясь, что сейчас окажется в тепле, быстро вошла внутрь.

Теперь уже просторная комната с высоким потолком не удивляла ее. Люси с привычной легкостью проскользнула мимо стойки, ответила на дружелюбный кивок мисс Тинто и поспешила к своему столу. Напротив нее сидел мужчина в пальто и шляпе, который при ее появлении, не поднимая глаз, отрывисто произнес:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – чуть улыбнувшись, откликнулась Люси.

Непрерывная агрессия этого человека в отношении вселенной не переставала забавлять ее. Адам Дэнди, приземистый, крепко сбитый мужчина с длинными руками и грубым обветренным лицом, тоже был сборщиком арендной платы. Держался он открыто и грубовато-добродушно. Даже его одежда – потрепанная клетчатая шляпа, нахлобученная на уши, и блестящий бушлат, плотно облегающий крепкую фигуру, – выдавала ту же бескомпромиссную грубоватость. Его багровое лицо было покрыто сетью тонких красных сосудиков, а маленькие глаза пристально смотрели из-под сероватых кустистых бровей. Адам был толстым, одышливым и необычайно вспыльчивым. Стоило его немного разозлить – и он становился агрессивным, выплевывал слова с нажимом, в эти минуты напоминая мула, который лягается. Таков был Адам Дэнди во всем, за исключением главного – его ног. Ужас заключался в том, что Дэнди был кривоногим, невероятно кривоногим. Когда он стоял, его нижние конечности образовывали букву «О», и диаметр этой буквы был немаленьким. Это объясняло его обиду на весь мир, включая блох, туман, женщин, нехватку виски и медлительные трамваи. В защиту Дэнди можно было сказать следующее: его злость никогда не переходила в озлобление, а сам он получал от нее большое удовольствие.