Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Просто я много пью, и устал, и еще не успел отойти хоть немного.
— От той письма были?
— Да. Целых три.
— Ну и как?
— Хуже некуда.
— Н-да, — сказал Вилли. — Тоже радости мало. Ну, копи хоть это, все-таки кое-что.
— Кое-что у меня есть.
— Да, как же. Кот Бойз со своей любовью. Знаем. Слыхали. Как он, кстати, поживает, этот сукин кот?
— Все такой же, как был.
— Этот кот из меня душу выматывает, — сказал Вилли. — Ей-богу, выматывает.
— Он, конечно, истосковался.
— Верно ведь? Если б мне столько приходилось тосковать, сколько этому коту, я бы давно уже спятил. Чего еще будешь, Томми?
— Повторю опять.
Вилли обхватил рукой внушительную талию Умницы Лил.
— Ладно, Лилли, — сказал он. — Ты славная девушка. Я тебя обидеть не хотел. Виноват. Меня чувства одолели.
— Больше не будешь так говорить?
— Нет. Пока снова не одолеют чувства.
— Ну, выпьем, — сказал ему Томас Хадсон. — Твое здоровье, бродяга.
— Вот это другой разговор, — сказал Вилли. — Вот теперь ты на человека похож. Жаль, твоего кота Бойза нет с нами. Он бы гордился тобой. Понял, значит, что я имел в виду, когда говорил насчет того, чтобы поделиться?
— Да, — сказал Томас Хадсон. — Понял.
— Ну и ладно, — сказал Вилли. — Ну и хватит об этом. Мусор весь из дома вон, едет мусорный фургон. Нет, ты посмотри на этого поганца Генри. Такой прохладный день, а он весь мокрый от пота. С чего бы это он так взмок?
— Из-за девочек, — сказала Умница Лил. — Он на девочках совсем помешался.
— Верно, что помешался, — сказал Вилли. — Пробуравь ему голову в любом месте, так из дырки сразу девки полезут. Помешался. Слово какое-то хлипкое, неужели лучше не нашла?
— По-испански это довольно крепкое слово.
— Помешался? Да ну, ерунда. Вот выдастся сегодня свободное время, подберу тебе словечко похлеще.
— Том, давай пересядем к тому концу стойки, там я не буду как на иголках и можно будет поговорить спокойно. Только не угостишь ли меня сандвичем? А то я с самого утра поесть не успела. Ношусь с Генри.
— Я пошел в «Баскский бар», — сказал Вилли. — Приводи его туда, Лил.
— Ладно, — сказала Умница Лил. — А может быть, я его отправлю, а сама здесь останусь.
Она величаво прошествовала мимо мужчин, сидевших у стойки, одним улыбаясь, с другими заговаривая на ходу. И все отвечали ей уважительно и ласково. Почти каждый из тех, с кем она обменивалась приветствиями, когда-нибудь да любил ее за двадцать пять лет. Наконец она дошла до конца стойки, села и улыбнулась издали Томасу Хадсону, и он тотчас пошел за ней, захватив с собой все свои чеки на выпитое. У нее была милая улыбка, и чудесные темные глаза, и красивые черные волосы. Как только вокруг лба и вдоль пробора начинала вылезать седина, Умница Лил просила у Томаса Хадсона денег на парикмахерскую, и когда она выходила оттуда, волосы опять были черные и блестящие, как у молодой девушки, и даже не выглядели крашеными. Ее гладкая кожа походила на оливковую слоновую кость — если бы слоновая кость когда-нибудь бывала оливковой — с легким дымчато-розовым оттенком. Томасу Хадсону цвет ее кожи напоминал выдержанную древесину mahagua в месте распила, когда она только что отшлифована чистым песком и слегка навощена. Нигде больше не встречал он этот дымчатый тон, чуть даже ударяющий в прозелень. Правда, розового налета у mahagua не было. Розовый налет получался от румян, которыми Умница Лил подцвечивала свои щеки, гладкие, как у молодой китаяночки. Красивое ее лицо улыбалось ему, когда он шел к ней вдоль стойки, и чем ближе, тем оно становилось красивее. Но вот он сел, и рядом с ним оказалось большое грузное тело, и заметен стал слой румян на лице, и от тайны этого лица ничего не осталось, но все-таки и вблизи оно было красивым.
— А ты все еще хороша, Умница, — сказал он ей.
— Ох, Том, я стала такая толстая. Мне даже стыдно.
Он положил руку на ее мощное бедро и сказал:
— Ты симпатичная толстушка.
— Мне стыдно, когда я прохожу через бар.
— У тебя это получается красиво. Плывешь, точно корабль.
— Как наш дружок?
— Отлично.
— А когда я увижу его?
— Когда пожелаешь. Хоть сейчас.
— Нет, сейчас не нужно. Том, о чем это Вилли тут говорил? Я что-то не все поняла.
— Да так, психовал просто.
— Нет, он не психовал. Про тебя, про какие-то твои огорчения. Это насчет твоей сеньоры?
— Нет. Ну ее к матери, мою сеньору.
— Что толку ругать ее, когда ее здесь нет.
— Да. Это тоже верно.
— Так что же это за огорчения у тебя?
— Ничего. Огорчения, и все тут.
— Расскажи мне, Том. Прошу тебя.
— Нечего и рассказывать.
— Мне можно рассказать, ты же знаешь. Генри мне всегда по ночам рассказывает про свои огорчения и плачет. Вилли мне рассказывает ужасные вещи. Не про огорчения, а кое-что пострашней огорчений. Все мне все рассказывают. Только ты вот не хочешь.
— Мне не станет легче, если я расскажу. Мне от этого всегда только хуже становится.
— Том, зачем Вилли говорит мне всякие гадости? Он же знает, что для меня это прямо как ножом по сердцу — слушать такие слова. Он же знает, что я сама никогда никаких таких слов не говорю и ничего не делаю свинского и противного природе.
— Оттого-то мы и зовем тебя Умницей Лил.
— Если бы мне сказали: будешь делать такое, разбогатеешь, а не будешь, останешься навсегда в бедности, — я бы предпочла остаться в бедности.
— Знаю. Ты, кажется, хотела съесть сандвич?
— Это когда я проголодаюсь. Сейчас я еще не проголодалась.
— Тогда, может, выпьешь еще со мной?
— Охотно. Слушай, Том, что я тебя еще хочу спросить. Вилли сказал, у тебя есть кот, который в тебя влюблен. Неужели правда?
— Правда.
— Какой ужас!
— Что же тут ужасного? Я и сам влюблен в этого кота.
— Фу, даже слышать не хочу.