Многое можно было бы понять, внимательно читая Маркса – но ведь и его не читают. Он прекрасно показал в «Капитале», что внедрение монетаризма в любое некапиталистическое хозяйство приводит к катастрофе: «Внезапный переход от кредитной системы к монетарной присоединяет к практической панике теоретический страх, и агенты обращения содрогаются перед непроницаемой тайной своих собственных отношений».

К чему это приводит на практике? Маркс пишет: «Ужасная нищета французских крестьян при Людовике XIV была вызвана не только высотою налогов, но и превращением их из натуральных в денежные налоги». Он приводит слова видных деятелей Франции того времени: «Деньги сделались всеобщим палачом»; «Деньги объявляют войну всему роду человеческому»; финансы – это «перегонный куб, в котором превращают в пар чудовищное количество благ и средств существования, чтобы добыть этот роковой осадок» и т.п. Многие страны спаслись только тем, что смогли защититься от монетаризма (например, сохранив натуральные налоги и взаимозачеты). «Эта форма платежей составляет одно из таинственных средств самосохранения Турецкой империи. Если внешняя торговля, навязанная Европой Японии, вызовет в этой последней превращение натуральной ренты в денежную, то образцовой земледельческой культуре Японии придет конец», – писал Маркс в середине прошлого века. Но с того времени все это подтвердилось несметное число раз. И мы это видим у нас под носом, в России – и вызванный монетаризмом «кризис неплатежей», и паралич хозяйства, и обнищание.

Вся сила советского строя и чудесный рывок были связаны с тем, что, обобществив хозяйство, Россия смогла ввести «бесплатные» деньги, ликвидировать ссудный процент, укротить монетаризм. Это и было объявлено «нарушением объективных экономических законов». За это советский строй и заклеймили как «неправильный».

Что же нам обещают наши вожди сегодня, на каких путях видят они выход из кризиса? Никогда по этому главному вопросу никаких утверждений я не слышал. Все вокруг да около. Ну пусть бы кто-то из «новых красных» и «новых белых» сказал, что Россия сможет встать на ноги и уцелеть, не трогая навязанной ей системы монетаризма (прежде всего, потока денег через банки). Никто этого не говорит и не скажет, ибо это невозможно. И в то же время все наперебой обещают, приди они к власти, банки не трогать. Не слышно, чтобы и «красные губернаторы» пытались договориться о создании замкнутых систем движения средств минуя банки.

Негласная сдача советского строя и явный отказ от выяснения его сути лишает надежды на мирное разрешение кризиса. Или нас придушат и вгонят половину народа в нечеловеческое бытие, так что мы и голову поднять не сможем – или дело доведут до стихийной революции, которая восстановит в главных чертах советский строй (мелочи и символы не так важны). Но в силу своего стихийного характера эта революция принесет ненужные, избыточные разрушения.

1997

Один из вопросов, который многие переживают как внутренний конфликт оппозиции – отношение к революции. Допустима ли она вообще как средство решения главных социальных проблем? Если да, то в каких условиях? Могут ли такие условия возникнуть в России? Имеют ли право патриоты, желающие охранить свой народ от страданий, ответить на революцию воровского антинационального меньшинства, перехватившего власть КПСС, «симметричным» способом? Или они должны, как мать в древней притче, отдать дитя коварной и жадной женщине, но не причинить ему вреда? И что надо понимать под революцией, каковы ее отличительные признаки? По всем этим вопросам у нас после истмата каша в голове. Давайте для начала хоть упорядочим проблему, разложим ее по полочкам. Тогда многое нам подскажет просто здравый смысл.

Мы отличаем революцию от реформы, хотя граница размыта. Революция – это быстрое и глубокое изменение главных устоев политического, социального и культурного порядка, произведенное с преодолением сопротивления целых общественных групп. Это – разрыв с прошлым, слом траектории развития, сопряженный с неизбежным страданием части общества, которую подавляет революция. Реформа – изменение бережное, производимое через диалог и поиск общественного согласия, без разрыва с прошлым и без разжигания конфликта, которым революционеры пользуются для того, чтобы оставить недовольных без компенсации.

Те, кто принципиально отвергает революцию, ссылаются на то, что якобы насилие (в пределе – гражданская война) есть обязательный инструмент революции. Вообще говоря, это – тезис второго порядка. К его обсуждению надо переходить лишь после того, как мы придем к выводу, что без насилия спасение возможно, иначе он просто не имеет смысла. Человек, на которого напал убийца, всегда предпочтет договориться с ним миром или убежать. Но если это очевидно невозможно, единственным средством спасения оказывается насилие – сопротивление с использованием силы. Но в нас отрицание насилия пока что настолько сильно, что придется начать рассуждение именно с этого второстепенного пункта. Считать, что революция неизбежно сопряжена с насилием – следствие незнания, целенаправленно созданного советским охранительным обществоведением (я отвергаю мысль о сознательном подлоге). Давайте разберем этот тезис-заклинание на известных фактах.

Революция и гражданская война – явления, лежащие в разных плоскостях. Могут совпадать, а могут и не совпадать. Было множество гражданских войн без революций. Мы свидетели таких войн и сегодня. Эти войны внимательно изучаются, и уже накоплен огромный материал. Только за последние 20 лет в мире произошло множество разрушительных войн без всякого намека на революцию. О некоторых мы в России знаем мало, например, о тяжелейшей гражданской войне в Нигерии. Ближе нам была война в Ливане в начале 80-х годов, которая разрушила цветущую страну – ни о какой революции там не было и речи. То же самое мы видим в Югославии и Алжире, начинается война в Индонезии. Мы можем назвать условия возникновения таких войн, но среди необходимых условий вовсе не фигурирует революционный проект.

Рассмотрим теперь обратный тезис. Нам могут сказать: да, бывают гражданские войны без революции, но нет революции без гражданской войны. Это неверно, революция вовсе не обязательно сопряжена с гражданской войной (можно даже сказать, что гражданская война – редкий случай в революции). Революция – глубокое изменение за короткий исторический период отношений собственности, политического устройства, идеологической надстройки и социальной структуры общества. Конечно, при любой революции есть риск социальных конфликтов и вспышек насилия, но если революционные силы имеют политическую власть, этот риск можно свести к минимуму, а то и полностью устранить. Сразу заметим, что риск конфликтов и насилия велик во время всякого глубокого кризиса и, как правило, в самой страшной форме этот риск воплощается в жизнь как раз в том случае, если отсутствует революционный проект разрешения кризиса.

Известно, что в истории были глубокие революции без гражданских войн и насилия (например, буржуазная революция 60-х годов прошлого века в Японии). Это настолько тривиально, что нечего об этом и спорить. Без насилия была совершена буржуазно-демократическая революция в Испании после смерти Франко в конце 70-х годов, совсем недавно. Здесь была использована новая, довольно сложная политическая технология гласных переговоров между революционными и консервативными силами с подписанием детальных соглашений («пакты Монклоа») и выработкой процедур контроля за их соблюдением. Вообще, в зарубежном обществоведении проблема революции в нынешних условиях разрабатывается очень интенсивно. Общий вывод такой: революции снова становятся важным типом переходных процессов в обществе, но сегодня революции должны быть ненасильственными. Не только могут, но и должны быть такими. Ряд находок воплощен в жизнь. Самым блестящим подходом, видимо, следует считать идущую уже более десяти лет ненасильственную революцию палестинцев – интифаду. Все попытки сорвать ее, пустив процесс по пути насилия (поощряя арабский терроризм), провалились.