Мама была очень привлекательной женщиной, и когда я оказывался вместе с ней в какой-то компании, ее знакомые подходили и говорили, что не может быть, что у нее такой взрослый сын, давая мне веский повод и вправду считать себя почти взрослым. Из-за меня она отказалась от карьеры артистки театра, работала экономистом на большой швейной фабрике, солировала в фабричной самодеятельности. При виде ее плечи директора заметно расправились, а его суровый голос заметно потеплел.

– Представляете, что могло быть, если бы не отважный поступок товарища военного! Я бы даже сказал, если бы не его геройский поступок! – подчеркнул важность происходящего директор, и солдат скромно потупил взгляд.

– Я только выполнил свой гражданский и военный долг. Каждый бы на моем месте… А теперь, когда мы передали ребенка из рук в руки этой чудесной женщине, я могу спокойно вернуться в свою часть. Вот только, пока я занимался спасением мальчика, моя увольнительная закончилась, и мне трудно будет объяснить опоздание командиру. Не могли бы вы написать мне по этому поводу записку. Лучше на школьном бланке. И с печатью.

– Конечно, конечно! – сразу согласился директор. – О чем речь! Страна должна знать своих героев!

– Не герой он никакой, а самый настоящий врун! И гад! – опять возмутился я.

– Не смей такое про взрослых! Он… Аты… Подожди, мы еще дома поговорим! – на щеках матери зарделись красные пятна, она подошла к солдату, и я подумал, что она сейчас расцелует этого вруна, но она сделала еще хуже. Она достала из авоськи банку с вареньем и сказала: – Спасибо вам огромное! Очень хочется вас отблагодарить, но под рукой ничего другого не оказалось. Возьмите вот это, хоть чаю в армии с товарищами попьете…

Домой мы шагали молча. Я попытался еще раз обличить обманщика, мать резко оборвала меня, но потом, видимо, сама испугалась своей резкости, остановилась на углу и, чуть заискивающе, спросила меня, какой дорогой пойдем. Вообще-то до нашего дома на улице Энгельса было недалеко, всего четыре квартала, которые, опаздывая по дороге в школу, я легко преодолевал за десять минут, но обратный мой маршрут, как правило, нарастал всевозможными обходными путями и растягивался намного дольше.

– На трамвае поедем! – потребовал я.

Мы вышли на угол Дзирнаву и Суворова и дождались трамвая. По улицам прокатывали редкие грузовики и еще более редкие автомобили «Победа», иногда мимо могла процокать копытами по мостовой лошадь с телегой, на которой мне страстно хотелось прокатиться, но суровые возчики с длинными кнутами не оставляли шанса. Однажды, возвращаясь из школы, я застал безнадзорную лошадь с подводой недалеко от нашего дома. Долго не раздумывая, я забрался на телегу и со всей силы потянул поводья. Вопреки ожиданиям, лошадь пошла задним ходом, из подворотни выскочил ее хозяин, и от прицельного щелчка кнута мою спину спас только ранец с учебниками. Но тяги к поездкам это не уменьшило. Любая поездка, в том числе на трамвае, воспринималась как маленькое приключение.

В час пик на остановках скапливались толпы народа, но забраться в трамвай удавалось почти всем. Двери гармошкой открывались вручную, наружу свисали широкие ступени с перилами, на которых гроздьями повисали настойчивые и совсем уже независимые от кондуктора пассажиры, а самые отчаянные забирались на задние бампера, а то и на крышу трамвая. Впрочем, в наше неурочное время проблем с перенасыщенностью не было, нам даже могло достаться свободное сиденье. Мы уже направлялись на посадку, когда я заметил солдата. Он стоял среди поджидающего другой маршрут народа, одной рукой прижимая к гимнастерке банку нашего варенья. На его губах гуляла счастливая улыбка, глаза мечтательно, наверное, в предвкушении будущих наград, устремлялись куда-то к крышам домов. Пепел Клааса застучал в мое сердце.

Мы зашли в вагон, мать отпустила мою руку, трамвай дернулся, и внутри меня распрямилась долго сдерживаемая пружина. Я вылетел наружу, вихрем пронесся к солдату, изо всех сил толкнул банку, увидал, как она падает на тротуар и со звоном разлетается на куски, далеко раскидывая сладкие красные сгустки, кинулся обратно и на ходу вскочил на подножку уже набирающего скорость трамвая.

Больше всего мне хотелось вновь увидеть лицо лишенного незаслуженного приза солдата, но, когда я обернулся, трамвай был уже далеко, и лицо над зеленой защитной гимнастеркой было почти неотличимо от массы остальных, терпеливо выстаивающих на тротуаре людей. Но военных, и вообще людей в форме я с тех пор еще долго обходил стороной. Да и до сих пор обхожу.

Так, на всякий случай.

Почему-то в каждой случайно собранной социальной группе, например, в школьном классе, кто-то оказывается экстремально умным, или экстремально высоким, или особенно толстым… В этом смысле наша группа курсантов мореходного училища представляла идеальный набор.

Лидером группы был Юдин – здоровенный, почти двухметровый двадцатилетний парень. Наверное, чтобы он не слишком выбивался среди нас, в основном пятнадцати-шестнадцатилетних подростков, командир роты майор Цаплин сразу же назначил его старшиной группы, и на построениях Юдин стоял не среди нас, а напротив, рядом с начальством. Замыкал строй Алексеев. Ростом он не выдался, но недостаток устремленных в высоту сантиметров легко компенсировался объемом тела, поэтому арьергард роты всегда выглядел солидным и непробиваемым. Разумеется, среди сотни курсантов оказались и парень, панически боявшийся воды в любом ее проявлении, и пара человек, абсолютно не переносящих малейшей качки, были лодыри и трудяги, совестливые и бессовестные, глубоко порядочные и откровенные жулики…

Жилые помещения роты состояли из анфилады нескольких больших комнат, вся жизнь проходила на виду друг у друга. Практика на младших курсах тоже проходила совместно. На двух учебных баркентинах – «Капелла» и «Вега» мы ютились в тесных кубриках, ставили паруса на высоте двадцати метров без малейшей страховки, драили до зеркального блеска многочисленные медяшки, несли вахты, управляли здоровенным штурвалом, личные качества каждого становились еще более очевидными. Не выдержав нагрузок, процентов двадцать курсантов роты отсеялись.

На старших курсах последовали практики на судах загранплавания, и ситуация кардинально поменялась. Попасть за границу, хоть одним глазом заглянуть за железный занавес в советское время хотелось всем и каждому. В реалии этой привилегии удостаивались считанные единицы: спортсмены, артисты, работники посольств. И моряки торгового флота.

За несколько месяцев до распределения на практику нам раздали анкеты для оформления морских виз. Количество вопросов в анкетах поражало воображение. Визовый отдел интересовали не только номера детского сада семнадцати-девятнадцатилетних претендентов на визы, но и мельчайшие подробности биографии родителей и даже бабушек с дедушками. Заполнение анкет растянулось на несколько недель, полузаполненные листы опросников валялись повсюду.

Однажды, занимаясь уборкой помещений на очередном дежурстве, я вытащил несколько таких листов из-под койки, чтобы положить их на ближайшую тумбочку, и глаза невольно выхватили из текста слова: «отец – осужден как враг народа». В кубрике было пусто. Читать чужие записи без ведома их владельца, конечно, нехорошо, но ведь анкета как раз и предназначена для чужих глаз… Оправдание для себя отыскать можно всегда. Я не удержался и прочитал перечень статей, по которым отец моего соседа по кубрику, Александра Α., был приговорен к десяти или пятнадцати годам лагерей за сотрудничество с фашистами. Схожая статья оказалась и у матери Александра, только срок ей достался поменьше, кажется, лет восемь. Очевидно, где-то там, в сибирских лагерях родители Александра и нашли друг друга. Я спрятал анкету под подушку Александра и о своей находке никогда и никому не рассказывал. Разумеется, с такой биографией родителей о морской визе можно было и не мечтать. На третьем курсе нам стало ясно, что детям родителей с какими-либо закавыками в биографии, а также детдомовцам или тем, у кого к данному моменту родителей не осталось, виза не светит. Если тебя выпускают за границу, в стране должен остаться заложник – как минимум, мать или жена с ребенком. Многие курсанты начали создавать собственные семьи. Кому-то это помогло, кому-то – нет. Максимум, на что могли рассчитывать неудачники, – это место в порту на буксире или земснаряде…