Я издал рев, проникнутый торжеством и болью, и рухнул на колени. Пришел Сигурд!

Четыре десятка норвежцев надвигались с востока. Их щиты, составленные внахлест, образовывали стену из дерева и железа, за которой укрывались не мельники и купцы, а опытные бойцы. Они нахлынули смертоносной волной. У них все получилось превосходно. Солнце светило норвежцам в спину. Они прошли по склону холма, перехватывая отступающих валлийцев. Те по-прежнему значительно превосходили северных воинов числом, но не смогли оказать им достойное сопротивление, увидев в холодных голубых глазах чужестранцев свою смерть.

— Это твои дружки, Ворон? — сухим, треснувшим голосом спросил Пенда, рубанул упавшего валлийца по шее и прикончил его.

Он попытался сплюнуть, но у него во рту пересохло.

— Волки Одина, — объяснил я и опять заморгал, прогоняя боль, чтобы лучше видеть побоище, разворачивающееся у подножия холма.

Седобородые старики и дети, пришедшие из Карн-Диффрина посмотреть на нашу смерть, теперь в ужасе бежали обратно к воротам крепости.

— С меня достаточно и одного скандинава, оказавшегося на расстоянии броска камнем, парень, — пробормотал Пенда, наблюдая за тем, как строй норвежцев рассекал беспорядочную толпу валлийцев. — Языческие свиньи умеют убивать, — одобрительно проворчал он. — Главное, чтобы они не повернули против нас. Я устал, как сиськи шлюхи.

Почти все уэссекские ополченцы были убиты. Жирный Эфа лежал на земле, сжимая белыми руками сломанный лук. Рядом с ним валялся труп Кенреда, чуть дальше — Альрика. Ниже по склону их было еще больше, сплетенных в смерти со своими врагами. Мельник Саба, Эни, Худа, Кельмунд, Эгрик и великан Освин. Он мне очень нравился, но теперь его лицо представляло собой изуродованное, кровавое месиво.

Всего погибли двадцать два человека, посланных в бой олдерменом Эльдредом. В живых остались пятеро опытных воинов и три ополченца. Они стояли, оглушенные случившимся, не в силах поверить, что им каким-то образом удалось выкарабкаться из преисподней обратно в мир живых. Их глаза были пустыми, тела дрожали. Пожалуй, не меньше пятидесяти изрубленных валлийцев с вывалившимися внутренностями лежали на поле боя. Над ними уже кружились мухи, вонь стояла ужасная. К этим мертвым скоро должны были присоединиться их соплеменники, которые сейчас сражались у подножия холма с волчьей стаей.

— Так что, Ворон? — спросил Пенда, кивая в сторону побоища. — Мне придется тащить тебя туда за твои красивые волосы? — Он обернулся. — Идем, ребята! Неужели мы позволим язычникам закончить то, что начали сами?

Уэссексцы, оглушенные, насквозь пропитанные кровью, не говоря ни слова, схватили свое оружие, липкое от человеческих внутренностей, и побрели следом за дружинником.

Я с трудом поднялся на ноги, нагнулся и подобрал свой изрубленный щит.

— Пенда! — окликнул я, тыльной стороной дрожащей руки вытирая с лица кровь. — Подождите меня!

Некоторым валлийцам повезло. Они укрылись за деревянными стенами Карн-Диффрина, бросив своих товарищей на растерзание волчьей стае и оставшимся в живых уэссексцам.

Бойня продолжалась недолго. Большинство из тех, кого я убил, умерли от удара в спину. На нас с крепостной стены пролился жидкий дождь стрел, однако выпущены они были в панике, да еще и неопытными стрелками, поэтому почти не причинили нам вреда. Сопротивление валлийцев было сломлено. Мы перебили почти всех, кто оставался за воротами крепости, и Сигурд зычно крикнул, приказывая отходить. Прикрываясь щитами, мы отступили от Карн-Диффрина на дальность выстрела из лука, норвежцы и англичане, язычники и христиане, бок о бок, боевые братья.

— Сиськи Фрейи, Ворон! — воскликнул Сигурд, повернулся спиной к валлийской крепости и заключил меня в крепкие медвежьи объятия.

У него за спиной я увидел Свейна Рыжего, Бьорна, Бьярни и остальных скандинавов. Лица, заляпанные чужой кровью, расплывались в улыбках.

— Мне следовало догадаться, что ты непременно затеешь где-нибудь войну! — Ярл махнул в сторону Карн-Диффрина. — Чем тебя так обидели эти дикари?

Бьярни шагнул вперед, похлопал меня по плечу, ноющему от боли, затем обернулся к брату и заявил:

— Кажется, никому не пришло в голову научить этого парня видеть разницу между богатой добычей и навозной кучей.

Норвежцы рассмеялись.

Бьорн снял шлем, залитый кровью, вытер его о пучок травы, ткнул пальцем в сторону возвышенности, расположенной к востоку от крепости, и сказал мне:

— Мы понаблюдали за вами, чтобы убедиться, на чью сторону встать.

— Всегда приятно посмотреть, как умирают англичане, — проворчал Брам.

Я тоже снял шлем, тряхнул волосами и вытер пот со лба.

— Господин Сигурд! — Во рту у меня пересохло, а язык распух. — Как?.. Где вы были?

Он подошел ко мне, прикоснулся к воронову крылу, все еще вплетенному в мои волосы, и улыбнулся. Я ответил ему тем же. Мой ярл пришел за мной!

— Господин, Глум нас увел, — продолжал я. — В ту ночь в лесу…

Сигурд поднял руку, останавливая меня, и снял шлем. По его плечам рассыпались золотистые волосы, слипшиеся от пота.

— Я все знаю, Ворон. Мне известно об измене этого пса. — Сигурд с отвращением сплюнул, словно не мог выговорить имя своего кормчего. — Хочу с гневом спросить Одина, бесстрашного странника, почему не я вспорол брюхо подлому трусу? — оскалившись, продолжал он, тыча копьем в голубое небо.

— Осторожнее, Сигурд, — прошипел старый Асгот, страшный, перепачканный кровью, и предостерегающе поднял палец.

Мне показалось, что Сигурд внял предупреждению.

Он с силой ткнул древком копья в землю и сказал:

— Брам прав. Может, мне следовало не убивать этих валлийцев, а сказать им спасибо. Да, в ту ночь Глум увел тебя и английских щенков. Но не это оказалось самым главным. — Ярл усмехнулся, рассек ладонью воздух и почесал густую бороду. — Я потерял книгу Белого Христа, оказался глупцом, не смог разглядеть алчность, разъевшую сердце Глума. Я гордый человек, Ворон, потому и не верил, что мой кормчий сможет меня предать. Надеюсь, Отец всех вспомнит достойные деяния Глума и отведет ему место в своем зале. — Он сплюнул сгусток крови, и его рот скривился в гримасе. — Тогда я с радостью снесу голову тени предателя.

Только тут я заметил, что одного норвежца нет с нами, огляделся в поисках его угрюмого, сурового лица и спросил:

— А где Флоки Черный?

— Ты все скоро узнаешь, парень, — заверил меня Улаф и кивнул в сторону англичан.

Я все понял. Он не хотел говорить, опасаясь, что кто-то из них понимает по-норвежски.

Пенда и оставшиеся в живых уэссексцы поднимались вверх по склону, чтобы забрать у убитых все ценное до того, как этим займутся норвежцы. Ради их же собственного блага мне хотелось верить, что сделают они это быстро.