Кольбер поехал в Седан с приказанием показать кардиналу Мазарини письмо и привезти его назад к Летелье.

Он с особенным вниманием выслушал приказ, заставил повторить его два раза и задал вопрос: что важнее – показать письмо или привезти его обратно?

Летелье отвечал:

– Важнее привезти письмо назад.

Кольбер отправился в путь, спешил, не щадя себя, и вручил Мазарини сначала письмо от Летелье, уведомлявшего кардинала о драгоценной посылке, а потом самое письмо королевы.

Мазарини, читая письмо Анны Австрийской, густо покраснел, ласково улыбнулся Кольберу и отпустил его.

– А когда будет ответ? – почтительно спросил Кольбер.

– Завтра.

– Завтра утром?

– Да.

На другой день, с семи часов утра, Кольбер был уже на месте. Мазарини заставил его ждать до десяти. Кольбер, которому пришлось сидеть в передней, и не подумал обидеться. Когда настала его очередь, он вошел.

Мазарини отдал ему запечатанный пакет, на котором была надпись: «Господину Мишелю Летелье».

Кольбер посмотрел на конверт с особенным вниманием; кардинал ласково улыбнулся ему и подтолкнул его к двери.

– А письмо ее величества королевы-матери? – спросил Кольбер.

– Оно в пакете со всем прочим.

– Очень хорошо, – сказал Кольбер и, зажав шляпу между колен, начал распечатывать пакет.

Мазарини вскрикнул.

– Что это вы делаете? – спросил он грубо.

– Распечатываю конверт, монсеньор.

– Вы что, не верите мне, господин педант? Видана ли подобная дерзость?

– О, монсеньор, не гневайтесь на меня! Могу ли я не верить вашему слову?

– Так что же?

– Я не верю исправности вашей канцелярии. Что такое письмо? Клочок бумаги! Разве нельзя забыть лоскуток бумаги? Ах! Взгляните сами, господин кардинал, я не ошибся!.. Ваши чиновники забыли этот клочок бумаги. Письма королевы нет в пакете.

– Вы наглец и ничего не понимаете! – закричал Мазарини с гневом. – Убирайтесь и ждите моих приказаний!

Сказав это с чисто итальянской живостью, он вырвал пакет из рук Кольбера и вернулся в свой кабинет.

Но гнев его не мог продолжаться вечно, и Мазарини одумался. Каждое утро, отворяя дверь своего кабинета, Мазарини видел лицо дежурившего у дверей Кольбера, который смиренно, но упорно просил у него письмо королевы-матери.

Мазарини не выдержал и наконец отдал письмо. Возвращая драгоценную бумагу, кардинал произнес строжайший выговор, в продолжение которого Кольбер только рассматривал, разглаживал, даже нюхал бумагу, буквы и подпись, как будто имел дело с отъявленным мошенником. Мазарини еще больше разбранил его, а бесстрастный Кольбер, убедившись, что письмо настоящее, ушел, не сказав ни слова, точно глухой.

За это он получил после смерти Жубера место управляющего делами кардинала: Мазарини, вместо того чтобы разгневаться, восхитился им и пожелал сам иметь такого верного слугу.

Кольбер сумел скоро заслужить милость Мазарини и стать для него необходимым. Чиновник знал все его счета, хотя кардинал никогда ни слова не говорил ему о них. Этот секрет очень крепко связывал их друг с другом; вот почему Мазарини, готовясь перейти в иной мир, хотел спросить его совета, как распорядиться имуществом, которое он оставлял на земле.

Расставшись с Гено, кардинал позвал Кольбера, предложил ему сесть и сказал:

– Потолкуем, господин Кольбер, и серьезно, потому что я болен и могу умереть.

– Человек смертен, – произнес Кольбер.

– Я всегда помнил об этом, господин Кольбер, и трудился, предвидя это… Вы знаете, я скопил кое-что…

– Да, монсеньор.

– Какой приблизительно сумме, по-вашему, равно мое состояние?

– Сорок миллионов пятьсот шестьдесят тысяч двести ливров девять су и восемь денье, – ответил Кольбер.

Кардинал испустил глубокий вздох, с изумлением взглянул на Кольбера, но позволил себе улыбнуться.

– Это деньги явные, – сказал Кольбер в ответ на улыбку кардинала.

Кардинал привскочил на постели.

– Что это значит? – воскликнул он.

– Я хочу сказать, что, кроме этих сорока миллионов пятисот шестидесяти тысяч ливров, у вас есть еще тринадцать миллионов, о которых никому не известно.

– Уф! – пробормотал Мазарини. – Вот человек!

В эту минуту голова Бернуина показалась в дверях.

– Что случилось? – спросил Мазарини. – Почему мне мешают?

– Ваш духовник пришел: его пригласили сегодня вечером, – отвечал камердинер. – Он сможет прийти еще раз не раньше, как послезавтра.

Мазарини взглянул на Кольбера; тот взял шляпу и произнес:

– Я приду позже, господин кардинал.

Мазарини колебался.

– Нет, нет, – сказал он, – вы мне так же необходимы, как и он. Притом ведь вы – мой второй духовник… и что я скажу одному, то может слышать другой. Останьтесь!

– А тайна исповеди? Ваш духовник может не согласиться.

– Об этом не беспокойтесь, пройдите за кровать.

– Я могу подождать в другой комнате.

– Нет, нет, вам полезно будет слышать исповедь честного человека.

Кольбер поклонился и прошел за кровать.

– Привести духовника, – сказал Мазарини, опуская полог кровати.

Монах вошел спокойно, не удивляясь шуму и движению во дворце, вызванным болезнью кардинала.

– Пожалуйте, преподобный отец, – произнес Мазарини, бросив последний взгляд за полог кровати, – пожалуйте! Помогите мне, отец мой!

– Это мой долг, – отвечал монах.

– Сядьте поудобнее, я хочу принести вам полную исповедь: вы отпустите мне грехи, и я буду чувствовать себя спокойнее.

– Вы не так больны, монсеньор, чтобы подробная исповедь была неотложна… И она крайне утомит вас. Будьте осторожны.

– Вы думаете, это надолго, преподобный отец?

– Как можно думать иначе, если прожита такая большая жизнь, ваше преосвященство.

– О, это верно… Да, рассказ может быть долгим.

– Милосердие божье велико, – прогнусавил театинец.

– Ах, – сказал Мазарини, – боюсь, что я совершил много дел, за которые господь может покарать.

– Так ли? – простодушно спросил монах, отстраняя от лампы свое тонкое лицо, заостренное, как у крота. – Все грешники таковы: сначала забывают, а потом вспоминают, когда уже поздно.

– Грешники или рыбаки?[13] – спросил Мазарини. – Не намекаете ли вы на мое происхождение? Ведь я – сын рыбака.