И тут она с изумлением осознала, что рассуждает самостоятельно, осознала, что пытается утешить другого, а ведь три дня назад она сама была живым воплощением тоски и тревоги…

– Но почему она мучает меня, когда я ее люблю? – заявил Андреа.

И тут Кларисса подумала, что надо быть очень добрым или очень невинным, чтобы, говоря подобные вещи, не выглядеть смешным.

– Да потому, что если Дориа вас любит, то это принесет ей страдания, – пояснила она. – Во всяком случае, со временем. На самом деле, она с вами потому жестока, что вас уважает; а еще и потому, что, должно быть, вас любит. И ей от этого страшно, и не без причины.

– Страшно отчего? Да я буду следовать за ней повсюду, всю свою жизнь! – выкрикнул Андреа и тут же осекся и перешел на шепот: – Ведь она мне нужна не только физически, понимаете? Я люблю ее нрав, ее смелость, ее юмор, ее цинизм… Даже если она больше не хочет спать со мной, я подожду, пока она захочет снова! В конце концов, – закончил он с обезоруживающей откровенностью, – постель – это ведь не столь принципиально, не так ли?

– Совершенно верно, именно так, – убежденно произнесла она, но придя при этом в некоторое замешательство. Ибо, начиная с Канна, она, не обладая интуицией Жюльена, какое-то время воспринимала Андреа как холодного профессионального жиголо.

И она лишний раз убедилась в том, насколько Жюльен прав в своем стремлении во всем видеть лучшую сторону. «Вот сейчас, – подумала она, – мне приходится утешать красивого молодого человека двадцати пяти лет, который страдает, подозревая в неверности женщину в возрасте около шестидесяти… Решительно, возраст не помеха». И она почувствовала себя спокойно в свои тридцать, своего рода переходном возрасте, когда очарование юности уже позади, а зрелости – еще впереди. Так сказал Эрик. Возраст роскоши и блеска, когда претензии юности уже позади, а зрелости – впереди. Так сказал Жюльен. «Бутылка наполовину пуста, – говорит один, бутылка наполовину полная, – говорит другой», – вдруг подумала она.

– Если она поедет в Нью-Йорк без меня, – заговорил влюбленный словно про себя, – я покончу с собой. – Это было сказано голосом, совершенно лишенным выражения, и это внезапно встревожило Клариссу. – Я буду абсолютно одинок, понимаете? – мягко добавил он.

– Но почему же одинок? У вас, должно быть, есть друзья, родные, не так ли?

В ее собственном голове звучало беспокойство. Кларисса влюбленная, Кларисса, сопереживающая другим, тревожилась за этого охваченного грустью мужчину. А он продолжал, не поднимая глаз, извиняющимся тоном:

– Последняя из моих теток умерла в прошлом году. У меня больше никого нет, ни в Невере, ни где бы то ни было. И если Дива не возьмет меня с собой, я даже не смогу за ней последовать, поскольку на этот круиз я истратил все, что имел. И даже если я продам одежду и свои теннисные ракетки, я все равно не смогу поехать в Нью-Йорк… – безнадежно заключил он.

– Послушайте, – сказала Кларисса, – если она не возьмет вас в Нью-Йорк, я оплачу вам проезд. Возьмите на всякий случай чек. А если он вам не понадобится, можете его разорвать.

Она остановилась у стола и принялась шарить у себя в сумке, отыскивая потрепанную чековую книжку, которой она не пользовалась уже шесть месяцев! Это означало, что на протяжении этого срока она не нуждалась ни в чем и никто к ней не обращался за помощью! И Кларисса задала себе вопрос, что ее огорчает сильнее.

– Но я не могу, – возмущенно заявил побледневший Андреа. – Я не могу принимать деньги у женщины, с которой… которую я не знаю.

– Ладно, пусть это будет исключением из ваших правил, – мягко произнесла Кларисса, вынимая из сумочки авторучку и начиная заполнять чек. – На какую сумму?

Она не имела представления о ценах! Эрик оплачивал все счета и покупал все сам, исключая ее гардероб, а гардероб свой она не обновляла уже два года. Однако по возвращении она пройдется по самым шикарным магазинам, она облачится в черно-бурую лису, так как Жюльен сказал ей, что обожает этот мех. Само собой разумеется, она понятия не имеет, сколько он стоит, как, впрочем, и сколько стоит билет до Нью-Йорка… Она вывела цифрами сумму в пять тысяч франков, а потом на всякий случай поставила перед пятеркой единичку.

– Держите! – повелительно сказала она Андреа, и тот взял чек, повертел его, без всяких комплексов взглянул на сумму и присвистнул.

– У-ла-ла!.. – Глаза его засверкали от счастья. – Но это же уйма денег! Сейчас это стоит меньше трех тысяч франков. Париж – Нью-Йорк… И все-таки, как я вам буду все это отдавать?

– Это не срочно, – заявила Кларисса, радуясь собственной радости. – Заводы Барон, как вы знаете, предприятия надежные.

Андреа прижал ее к себе и поцеловал сначала как ребенка, а потом как женщину, и ошеломленная Кларисса поняла слабость Дориаччи и прочих провинциальных дам к этому молодому человеку. Когда они оторвались друг от друга, щеки у них были красные, и они разом расхохотались, удивленно глядя друг на друга. «Мужские чары реабилитированы в моих глазах», – подумала возбужденная Кларисса. И, чтобы заставить извиняющегося до бесконечности Андреа замолчать, она его легонько поцеловала в уголки губ.

Ненависть Ольги к Эрику Летюийе поуменьшилась с того момента, как она поняла, что он смешон, доказательство чему лежало у нее в сумочке. Она даже вновь признала за ним определенную физическую привлекательность, несмотря на все его грубые и злобные выходки. Она убедила себя в правильности версии, изложенной в прибывшей из Парижа газетенке; она даже начала про себя сочинять некое повествование в том же стиле: «Как мне хотелось бы освободиться от всего скверного»… Как это судно оказалось тесно для нас с этим типом, который, с одной стороны, мне проходу не давал, а с другой стороны, непрестанно пожирал меня глазами!.. Она не сомневалась, что достигнет поставленной цели, ибо Ольга, как и многие люди ее поколения, дошла до того, что стала больше доверять средствам массовой информации, чем собственному здравому смыслу. Короче говоря, она поверила, что это Эрик Летюийе преследовал ее, очарованный ее скромностью, что именно ее, Ольги, отказ вторично лечь с ним в постель спровоцировал тот его гнусный разговор с Арманом Боте-Лебрешем… Тщеславие понуждало ее принять за истину именно эту версию, в то время как непокорная память заставляла ее в который раз услышать голос Эрика, голос Эрика, произносящий знакомую фразу: «Эта интеллектуальная шлюшка…», и она ощущала, как ее охватывает тот же самый стыд, та же самая ненависть, что и три дня назад… И она взглянула на главного редактора «Форума», который как раз обратил к ней «свое красивое, с правильными чертами лицо негодяя», как ей представилось в очередном приступе ярости, осветившем ее лицо и сделавшем ее чуть ли не желанной Эрику, который терпеливо повторял ей свой вопрос.

– Да, мне очень хотелось бы купить эту картину, но за какие деньги? Само собой, за ваши, но Жюльен Пейра не сумасшедший. Ему покажется странным, что я являюсь обладательницей двадцати пяти миллионов, и тем более странным, что я желаю их потратить на картину.