Но сильнее всех ранила Монтеня смерть близкого друга — Этьена де ла Боэси. Когда он скончался от чумы в возрасте 32 лет, Монтеня, по его словам, «словно разрубили пополам».

Возможно, в наши дни тень смерти нависает над нами не столь часто, как во времена Монтеня, но утешает это не особо. Эта тень все так же зловеща. И тогда и теперь вероятность смерти любого человека составляет сто процентов, допустимая погрешность — ноль. В бассейн бросят всех и каждого.

* * *

Горе уничтожает. Парализует. Но может оно и мотивировать. Именно ведомый горем безутешный могольский падишах Шах-Джахан возвел в честь своей покойной супруги Тадж-Махал. Горе из-за утраты жены и дочери, а также потери зрения вдохновили Мильтона написать «Потерянный рай». И точно так же подстегиваемый отчаянием Мишель де Монтень взбежал на три пролета винтовой лестницы на верхний этаж башни с красной кровлей, стоящей на самой вершине холма, открытой всем ветрам. Там он и написал свои «Опыты». Великие страдания рождают великую красоту.

Мы с Соней карабкаемся по винтовой лестнице — той самой, по которой 450 лет назад поднимался Монтень. Вот здесь он смаковал свое одиночество. Подозреваю, что, как и я, Монтень был интровертом, но при необходимости мог сойти за экстраверта. Мы, общительные интроверты, можем обмануть мир, но издержки ложатся на нас самих. Ненастоящая экстраверсия изматывает нас. Иссушает.

Башня со времен Монтеня почти не изменилась. Вот три узких окошка, выходящих на сельские пейзажи Аквитании. Вот письменный стол Монтеня, вот седла для верховой езды. Ему нравилось в этой башне все. Нравилось, что из нее видно фамильный виноградник. Нравилась тишина. Нравилось, что куда ни взгляни — увидишь книгу.

Его драгоценная библиотека началась с подарка де ла Боэси, убедившего Монтеня принять книги «в память о дружбе». Тот, поначалу нехотя, согласился, поднял книги по винтовой лестнице и аккуратно расставил их по полкам. Любовь его к библиотеке постепенно росла — как и сама библиотека. К концу жизни у Монтеня набралась тысяча томов.

Часы и даже целые дни проводил он у себя в башне, наедине с книгами и мыслями. Для него важно было соблюдать дистанцию. Запершись в башне, он отделил себя от внешнего мира — и в каком-то смысле от себя самого. Отступил на шаг назад, чтобы четче себя увидеть. Так другие отходят на шажок от зеркала. Мы слишком близко к самим себе, чтобы себя рассмотреть. «Мы погружены в себя, замкнулись в себе; наш кругозор крайне узок, мы не видим дальше своего носа», — писал Монтень. Так не пойдет. Чтобы разобраться в себе, нужно держать внешний мир на расстоянии.

Именно здесь, в своей любимой башне, Монтень завершил разговор с миром и начал новый — с собой. «Пришла пора повернуться спиною к обществу, — сказал он, — и укрыться в своей скорлупе, как черепаха под своим панцирем». Я поднимаю глаза, а на меня смотрит мудрость: около пятидесяти цитат вырезано прямо на стропилах. Среди древних цитат есть и слова самого Монтеня: «Que sais-je?» — «Что я знаю?»[184] Эти три слова идеально подытоживают его жизненный путь и его манеру жить.

Монтень был скептиком в исходном значении этого слова — не вечным спорщиком, ради азарта опровергающим чужие идеи, но человеком сомневающимся и ищущим правду. Он сомневался, чтобы обрести уверенность. Возводил башню своей уверенности кирпичик за кирпичиком — сомнение за сомнением.

Люди, думал он, не могут знать абсолютной истины. Нам доступны лишь временные, условные истины. Наггетсы из истин. Да и те — не определены навсегда, а текут и меняются. «Мерцают», — говорил о них Монтень. Но мерцать подобным образом можно довольно долго — так мерцал и сам Монтень.

Подобно Торо, Монтень обладал особым зрением. Выбрав ту или иную мысль, он рассматривал ее с разных углов зрения. Не только мысли — что угодно. Даже кошку. Играет ли он с кошкой, или это кошка играет с ним? Типичный Монтень. Взять нечто известное всем — то есть якобы известное — и испытать. Поиграть с этим. Вы, по-вашему, знаете, что такое смерть, говорит нам Монтень, но так ли это? Поиграем с этим.

Так же поступал Сократ. Может быть, смерть не так уж и страшна? — вслух размышлял он, уже получив смертный приговор. Может быть, это будет приятный «сон без сновидений», а может быть, существует и загробная жизнь. Разве это было бы не прекрасно, рассуждал «афинский овод», представляя, как получает в распоряжение целую вечность, чтобы философствовать и терзать людей своими каверзными вопросами.

Подобно Сократу, Монтень, по собственному признанию, был случайным человеком в философии. Сам себе философ. Он сам себя смешит, сам себя бесит, сам себя удивляет. Меня восхищает то, как Монтень, вместо того чтобы отогнать от себя эти мысли как бессмысленную чепуху, внимательно их изучает. К себе (но не к своей философии) он относился серьезно. «Познай самого себя», — напутствуют нас греки, но как это сделать — не сообщают. На помощь приходит Монтень. Чтобы познать самого себя, нужно рисковать, делать ошибки, начинать заново — примерно как Сизиф.

Для такой случайной философии Монтеню требовалась литературная форма. Подходящей до сих пор не было, и он придумал ее сам — эссе. От французского essai — «попытка». Эссе — это опыт, проба, проверка. Его «Опыты» — одна сплошная попытка. Попытка чего? Познания самого себя. Он не смог бы спокойно умереть, не прожив хорошую жизнь, а прожить хорошую жизнь — не познав себя.

В своих трудах он столь же незатейлив, как и в жизни. Подобно Сэй-Сёнагон, он практикует дзуйхицу — следует за своим пером. Пишет о каннибалах и целомудрии, безделии и состоянии опьянения, кишечных газах и больших пальцах. О солонине. Пишет о том, что чешутся уши и побаливают камни в почках. Пишет о своем члене. Пишет о сне и о печали, запахах, дружбе, детях. Пишет о сексе, пишет о смерти. Но главный герой книги Монтеня — сам Монтень. «Я обратился к себе и избрал предметом своих писаний самого себя», — говорит он, называя это «странным и несуразным замыслом».

Люди отлично умеют отвергать неудобные истины. А ведь нет истины более неудобной, чем смерть. Я смотрю на смерть так же, как на свое стареющее отражение в зеркале: искоса, либо не смотрю вовсе. Безнадежная и тщетная попытка защититься от ее когтей.

Монтень полагал, что избегание обходится слишком дорого. Когда мы отворачиваемся от смерти, оказываются «отравлены и все прочие наслаждения». Невозможно жить полной жизнью, говорит он, не глядя в лицо смерти. Нашей смерти. «Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом. Будемте всюду и всегда вызывать в себе ее образ и притом во всех возможных ее обличиях. Если под нами споткнется конь, если с крыши упадет черепица, если мы наколемся о булавку, будем повторять себе всякий раз: А что, если это и есть сама смерть?»

Смерть может прийти в любой момент, напоминает нам Монтень. Вот, к примеру, греческого драматурга Эсхила, согласно легенде, убило упавшим с неба панцирем черепахи, которую нес в когтях орел. «Нужно, чтобы сапоги были всегда на тебе, нужно, насколько это зависит от нас, быть постоянно готовыми к походу».