Володин товарищ, юнкер Кутуков, был совершенно испорчен. Он очень плохо учился, как и Володька. Много пьянствовал. Высказывал подчас крайние взгляды и был не прочь поспорить на политические темы. Но когда дело дошло до кадетского корпуса и военной службы, – вступался за них. На этой почве у него и у Володьки нередко выходили столкновения с их приятелями гимназистами. Те укоряли обоих, что кадеты неучи, ничего не читают и совершенно неразвиты умственно.

– Зато мы развиты физически, – возражали и Кутуков, и Володька. – Мы ловчее вас во всем и, если уступаем в начитанности, то не уступим в силе и ловкости.

– Ерунда, – спорили гимназисты, – мы тоже занимаемся гимнастикой, и у нас есть силачи, которые одолеют вас шутя.

Спор разрешился просто. Кутуков предложил гимназистам помериться с ним силой. Гимназисты согласились и выставили против него самого сильного своего семиклассника. Однако Кутуков постарался и в кровь разбил силача. Так разбил, что тот запросил пардону. После этого гимназисты признали их превосходство.

Но Кутуков был и на самом деле мало развит духовно. Он говорил теперь лишь о борьбе, – как раз в ту Пасху был в Рязани цирк и борцы, – об их мускулах, об их победах и поражениях. Меня это мало интересовало. А визит затянулся долго. Юнец сидел и попивал вино, которое я из вежливости подливал ему в стакан. Мы были с ним на ты и считались приятелями. Сестры Кутукова уже ушли, а он все еще сидел. Мне стало даже неловко перед папой, что я, старый офицер, и пьянствую с юнкером. Чтобы прекратить это, я предложил пойти погулять.

– Отличное дело, – развязно сказал юнец. – Идем!

Погода была великолепная, – русская Пасха, – и мы направились на главную улицу, где обычно происходило гулянье; а теперь, по случаю праздника, там шла сплошная стена, часть публики даже шагала прямо по мостовой. Кутуков кланялся на обе стороны. Он знал тут всех. Вино развязало ему язык, и он болтал без умолка.

– Смотри, – толкнул он меня локтем. – Видишь эту хорошенькую барышню?.. Гимназисточку? Это занятная штучка… Любовница Саньки… – Он развязно раскланялся с гимназисточкой. Та задорно кивнула хорошенькой головкой.

– Что пустяки болтаешь! – недовольно заметил я ему. – Как тебе не стыдно говорить такую гадость про девушку… Твой Санька соврал, а ты повторяешь его вранье и пускаешь дурную славу… Что бы ты сделал, если бы подобную чушь и мерзость болтали о твоих сестрах? Ну, можно ли допустить, чтобы гимназистка была чьей-нибудь любовницей?

– Ей-Богу, не вру, – серьезно сказал Кутуков. – Ты послушай, какая была история. Санька и его брат знамениты здесь. Они снимают квартиру, и хорошую квартиру, – добавил он, взглянув на меня. – Родители их и зиму и лето в именье, а сыновья здесь. Санька уже студент, но он ездит в Москву только сдавать зачеты. Его брат учится в первой гимназии в седьмом классе. С ними живет и приятель Саньки, гимназист восьмого класса. Все пьяницы, гитаристы и молодцы на все руки.

– Санька и его приятель богаты, и каждый день у них гости. Пьют, поют, играют на гитарах, танцуют. Девчонки и повадились ходить к ним. Теперь ведь не то, что было до войны. Теперь классный наставник небось не явится на квартиру шпионить, – ну и лафа, а не жизнь. Девчонки, брат, тоже стали не те, что были раньше, Теперь уже не спрашивают у мамы позволения пойти в гости и не говорят даже, куда идут. Вот и эта девочка из таких.

– Полно врать-то… – недовольно пробурчал я разошедшемуся юнкеру.

– Нет, верно. Ты послушай дальше. Был я на прошлой неделе у Саньки, как раз на другой день по приезде из училища. Страстная неделя, а у них дым коромыслом. Пьют, поют, танцуют. Стол в столовой отодвинули к стене и откалывают коленца. Была эта и еще три ее подруги. Все не дуры и выпить, и попеть, и потанцевать. Потом смотрю, Санька увел вот эту гимназистку в свою комнату и щелкнул ключом.

Кутуков как-то даже языком прищелкнул на этом месте и облизал губы. Я слушал и ушам своим не верил.

– Что они там делали, я, конечно, не видел, – продолжал юнкер, – а только через некоторое время Санька вышел оттуда с полотенцем и мылом в руках и отправился на кухню мыться… А девчонка выскочила, как ни в чем не бывало, и села на диван. Санькин брат подмигнул мне. Разве не понятно?! – Кутуков нагнулся прямо к моему лицу и захохотал.

– Я подошел к Санькиному брату, – рассказывал он дальше, – и спрашиваю: ты что это подмигиваешь? – Тот смеется и тоже спрашивает: а ты разве не видел, что Санька пошел мыться? – Видел, – говорю, – ну, так что же? – Да то же, что он всегда так с нею поступает. Не скрывает вовсе, да и она нисколько не стесняется.

– А разве она не боится последствий?! – вырвалось невольно у меня.

– Каких последствий?! – захохотал Кутуков. – Ерунда! Теперь любая акушерка за пятишницу от любых последствий в два счета избавит.

При последних словах я даже остановился и во все глаза смотрел на юнкера Кутукова.

– Неужели правда все это?! – воскликнул я, пораженный его рассказом.

– Ей-Богу, истинная правда… Хочешь, пойдем вечером к Саньке. У него познакомишься с барышнями и, может быть, отобьешь у него красотку. Ты ведь теперь герой! Они на это падки…

Много еще болтал подвыпивший Кутуков, выкладывая мне тайны свободной жизни юношества. По его словам выходило, что почти нет ни одной гимназистки старшего класса, которую, по крайней мере, не целовали бы.

Подробно рассказал о романе и Володьки с Аней Степановой, о чем он знал от сестры. Наша Оля, Степанова и Кутукова были одноклассницы и поверяли друг другу тайны. Роман начался еще, когда Володька был юнкером. Переписка идет и по сию пору. Володька собирается жениться на Степановой, для этого хочет перевестись в Рязань, в Нежинский полк, – чтобы быть поближе к Аничке. Сам Степанов хочет жениться на старшей сестре Кутукова. Это хорошо, – она будет держать в руках этого красивого артиллериста.

– Вот оно что! – думал я. – Вот почему папа не любит общества молодых людей. Значит до него дошли кое-какие слухи и он боится, как бы и его дочек не образовали новые донжуаны. Если правда, что говорит Кутуков, так ведь это ужас. К таким господам, как Санька, наш Володька, Кутуков и прочая молодежь, нельзя и близко подпускать барышень. Обцелуют, обславят, а то еще и хуже сделают, Ну, куда теперь денется несчастная гимназисточка, любовница Саньки…

Прошла Пасха, отзвонили веселые пасхальные колокола, кончился апрель. А о переводе моем ни слуху, ни духу. Каждый день я заходил в офицерское собрание Нежинского полка или артиллерийской бригады и просматривал «Русский инвалид». Наконец, забил тревогу. Следовало бы самому ехать в С.-Петербург, да в кошельке было пусто. Папа предложил мне денег, и я тотчас уехал.

Останавливались и папа, и я в одних и тех же меблированных комнатах, недалеко от Николаевского вокзала. Сидя на высоте пятого этажа на балконе, любил я наблюдать красоту Невского проспекта. Мне пришлось за мою жизнь много ездить, без счета перевидал я городов, и русских, и заграничных, но такой улицы, как Невская першпектива, – не встречал нигде. Красота, величественная красота!..