— Но… но ведь она стоит, по меньшей мере, в пятьдесят раз больше! — воскликнул Рассел, раздираемый между жадностью и честностью.

— А, ко всем чертям! — орал этот Пэдди, — я сказал — сотня, значит — сотня!

Хорошо, согласился Рассел, но нужно будет прийти за деньгами в его палатку этой ночью. Но Пэдди в ответ на это закричал:

— О, Боже, да не могу я, сэр! Откуда мне знать, может, к тому времени или меня, или вас убьют? Живые деньги, ваша честь, ну давайте хотя бы пятьдесят монет — и она ваша. Теперь по рукам?

Но у Билли не было и пятидесяти рупий, так что солдат грустно покачал головой и сказал, что продает свой товар только за наличные. В конце концов он заорал:

— Ай, да не могу я видеть, чтоб джильтмен вроде вашей чести остался с пустыми руками! Нате вот, возьмите эту безделицу даром и помолитесь за рядового Майкла О'Халлорана, — с этими словами он сунул в руку Рассела бриллиантовую брошь и с криком побежал дальше, чтобы догнать своих товарищей.

Вас может удивить, что я делал так близко от места драки? Отвечу — следил за двумя своими ординарцами-раджпутами, которые скупали для меня золото и драгоценные камни по рыночным ценам, используя для этого деньги, выданные мне на цели разведки. Заметьте, все их я вернул с барышей после продажи этих трофеев — так что никаких злоупотреблений — и еще мне осталась весьма круглая сумма, которой хватило, чтобы отстроить Гандамак-лодж в Лестершире, где можно было бы доживать свой век. (Кстати, мои раджпуты купили рубиновую цепь О'Халлорана всего за десять рупий и две унции табачку — скажем, за два фунта для круглого счета. Я же продал ее ювелиру в Калькутте за 7500 фунтов, что составляло едва ли половину ее настоящей цены, но все же, по-моему, было весьма неплохой сделкой.) [XL*]

Позже я спросил Билли, в какую бы сумму он оценил богатства, которые на наших глазах разграбили только в одном том дворике, на что он коротко бросил: «Миллионы фунтов, черт побери!» Думаю, что так оно и было: там была массивная золотая и серебряная посуда с орнаментом, инкрустированная драгоценными камнями, целые мили златотканой парчи, редкие картины и статуи, которые солдаты просто срывали со стен и разбивали. Под сапогами у них хрустел прекрасный хрусталь и фарфор, а они яростно срывали со стен дорогое оружие и доспехи — и все это среди порохового дыма и крови. Туземные солдаты, за всю свою жизнь не видевшие больше десяти рупий и громилы из трущоб Глазго и Ливерпуля — все они были охвачены единой жаждой — грабежа, убийства и разрушения. В одном я абсолютно уверен: погибло сокровищ в два раза больше, чем было увезено и мы, офицеры, были столь озабочены тем, чтобы ухватить свою долю, что больше ни на что просто не оставалось времени. Осмелюсь предположить, что настоящий философ смог бы многое сказать при виде этой сцены, если бы у него оставалось для этого время — свободное от набивания карманов.

Я был вполне доволен своими приобретениями и всю ночь мечтал о том, как распоряжусь ими, когда вернусь домой, чего теперь, казалось, было уже недолго ждать. Помнится, мне думалось: «Это — конец войны, Флэш, старина, или что-то вроде этого, и, черт побери, здорово, что ты оказался здесь!» Я чувствовал себя превосходно, сидя у походного костра под сенью садов Лакноу, покуривая сигару и потягивая портвейн, и заодно прислушиваясь к далекому гулу ночной канонады и весело болтая с Расселом, Скелетом-Ходсоном (который так гонял меня еще фагом в Рагби), Обдиралой-Макдоналдом, Сэмом Брауном и маленьким Фредом Робертсом, который был не более, чем грифом, зато знал, как половчее пристроиться и погреться в лучах нашей славы. [XLI*] Размышляя о всех них, я удивляюсь, со сколькими знаменитыми людьми мне довелось столкнуться в начале их карьеры — правда, Ходсону так и не пришлось уйти слишком далеко, поскольку его застрелили во время грабежа уже на следующий день, так что вся его слава осталось в прошлом. Зато Робертсу удалось взобраться почти на самую верхушку социальной лестницы (жаль, что я не был более добр к нему в его молодые годы — иначе теперь и сам мог бы скакнуть на пару ступенек выше) и, полагаю, что имя Сэма Брауна сегодня известно во всех армиях мира. Хотя бы потому, что он потерял руку и изобрел пояс. Только дайте людям назвать какую-нибудь нужную деталь одежды вашим именем — и слава вам обеспечена, свидетельством чего являются Сэм, Раглан и Кардиган. Если бы у меня было на это время, я запатентовал бы какую-нибудь «Летучую пуговицу Флэшмена» и тоже вошел бы в историю. [XLII*]

Не помню точно, что мы тогда обсуждали, за исключениями того, что Билли был переполнен негодованием от сцены, когда несколько сикхов сожгли захваченного панди живьем, а белые солдаты, смеясь, смотрели на это. Билли вместе с Робертсом утверждали, что нельзя позволять подобных жестокостей, но Ходсон, который сам был настоящим диким животным, каких было еще поискать даже в иррегулярной британской кавалерии, заметил, что чем более страшной смертью умирают мятежники, тем лучше; оставшиеся будут менее склонны вновь поднять восстание. Я как сейчас вижу его — наклонившись вперед и вглядываясь в огонь, он своим привычным нервным жестом откидывает назад светлые волосы, а спокойный Сэм Браун насмешливо щурится, глядя на него и молчаливо потягивает сигару. Помню, мы как раз говорили о легкой кавалерии и Рассел поддразнивал Ходсона, превознося черноморских казаков, подмигивая при этом мне, когда сама Судьба, в неожиданном облике генерала Мэнсфилда, похлопала меня по плечу и произнесла: «Сэр Колин хочет видеть вас прямо сейчас».

Я, недолго думая, бросил свою сигару в огонь и отправился сквозь лагерь к палатке главнокомандующего, подсчитывая в уме свои барыши от добычи и с несказанным удовольствием вдыхая теплый ночной воздух. Я не был неприятно удивлен, даже когда Кэмпбелл приветствовал меня вопросом: «Насколько хорошо вы знаете рани Джханси?» — мы как раз получили депешу о начале кампании на территории княжества, а Кэмпбелл уже знал про мою миссию по заданию Палмерстона; какой давнишней она теперь казалась!

Я ответил, что знаю ее очень хорошо и что мы провели много времени в совместных беседах.

— А ее город и крепость? — спросил Кэмпбелл.

— Не слишком, сэр. Я толком и не бывал в самой крепости. Наши встречи преимущественно проходили во дворце, так что сам город я знаю не очень хорошо…

— Однако, полагаю, все же лучше, чем сэр Хью Роуз, — заметил он, постукивая пальцами по лежащим перед ним бумагам. — Он и сам так думает по этому поводу — и пишет мне в своих последних депешах.

Я не придал этим словам особого внимания — мало ли что говорят о тебе генералы. Я даже не обратил внимания на то, как Кэмпбелл посмотрел на меня, прикусив ноготь своими великолепными зубами, которые странно смотрелись на его дряхлом лице.

— Эта рани, — протянул он задумчиво, — какая она?

Я начал было говорить о том, что она вполне способная правительница, которую трудно обмануть, но он прервал меня одним из своих варварских шотландских выражений.

— Йо! Да брось ты, парень! Она хорошенькая? М-м? И насколько хорошенькая?

Я отметил, что она исключительно красива, и он вновь ухмыльнулся, покачав своей седой головой.