– О чем? – поинтересовался Гёста.

– О чуме. В Копенгагене.

– Ты бредишь, – мягко сказал Миттаг-Леффлер. – Кто тебе про это наплел?

– Слепец, – ответила она. Потом поправилась: – То есть глупец. Глупый человек.

Она сделала такой жест, словно лепила что-то из воздуха, нечто более выразительное, чем слова.

– Прости мой шведский.

– Ты бы не болтала сейчас. Подожди, пока поправишься.

Она улыбнулась, потом помрачнела и сказала четко:

– Мой муж.

– В смысле – жених? Он тебе пока не муж. Ну-ну, шучу. Ты хочешь, чтобы он сюда приехал?

Она покачала головой:

– Не он. Босуэлл.

Потом быстро произнесла:

– Нет, нет, нет! Другой!

– Соня, успокойся! Тебе надо поспать.

Приходила Тереза Гюлден с дочерью Эльзой, потом Эллен Кей{129}. Они сменялись, по очереди дежуря у постели больной. Когда ушел Миттаг-Леффлер, Софья немного поспала. Потом проснулась и снова заговорила, но про мужа уже не упоминала. Сказала о своем романе и о книге воспоминаний о детстве в Палибино. Объявила, что теперь может написать гораздо лучше, и даже начала рассказывать сюжет новой повести. Смутилась и засмеялась, потому что не находила слов, чтобы ясно выразить свою мысль. Там будет движение туда и обратно, говорила она, биение пульса жизни. В этой повести она сумеет показать, как устроена жизнь. Что скрыто от глаз. Что придумано и не придумано.

Да что это значит?

Она только рассмеялась в ответ.

Ее переполняют идеи, необыкновенно большие и важные, сказала она, и в то же время такие естественные и очевидные, что нельзя не смеяться.

В воскресенье стало хуже. Софья едва могла говорить, но пожелала видеть Фуфу в костюме, в котором та отправлялась на детский бал.

Это был костюм цыганочки, и Фуфа немного потанцевала в нем у маминой постели.

В понедельник Софья попросила Терезу Гюлден позаботиться о Фуфе.

Вечером она почувствовала себя немного лучше. Вызвали медсестру, чтобы дать передохнуть Терезе и Эллен.

Рано утром Софья проснулась. Тереза и Эллен разбудили Фуфу, чтобы девочка смогла еще раз увидеть маму живой. Софья почти не могла говорить.

Терезе показалось, что она расслышала, как Софья сказала:

– Слишком много счастья.

Она умерла около четырех часов. Вскрытие показало, что ее легкие были полностью поражены пневмонией и что серьезные проблемы с сердцем начались, скорее всего, еще несколько лет назад. Мозг ее, как все и ожидали, оказался очень большим.

Доктор с Борнгольма прочел о ее смерти в газете и не удивился. У него и раньше случались предчувствия – неприятные для человека его профессии и не всегда сбывающиеся. Тогда, в поезде, он почему-то решил, что если она объедет Копенгаген, то спасется. Он думал: приняла ли она то лекарство, которое он ей дал, и если приняла, то принесло ли оно ей облегчение, которое приносило ему самому?

Софью Ковалевскую похоронили в Стокгольме на кладбище, которое тогда называли Новым. Было три часа, день выдался холодным, и дыхание пришедших проститься и зевак поднималось к морозному небу клубами пара.

Вейерштрасс прислал лавровый венок. Он сказал сестрам, что заранее знал о том, что больше не увидится с Софьей.

После ее смерти он прожил еще шесть лет.

Максим прибыл из Болье, вызванный телеграммой, которую Миттаг-Леффлер отправил еще до ее смерти. Прибыл как раз вовремя, чтобы успеть сказать речь на похоронах. Говорил по-французски и так, словно Софья была его знакомым профессором. Он поблагодарил шведский народ от лица русского народа за то, что ей была предоставлена возможность зарабатывать себе на жизнь (достойно использовать свои знания, как он выразился) в качестве математика.

Максим так и не женился. Спустя некоторое время ему разрешили вернуться на родину, и он стал профессором Петербургского университета. Потом основал партию демократических реформ, выступал за конституционную монархию. Монархисты считали его красным, Ленин ругал за реакционность.

Фуфа работала врачом в Советском Союзе и умерла уже в пятидесятых годах двадцатого века. Математика ее никогда не интересовала.

Именем Софьи Ковалевской назван кратер на Луне.

Я открыла для себя героиню повести «Слишком много счастья», Софью Ковалевскую, когда искала совсем другие сведения в энциклопедии «Британника». То, что эта женщина была и писательницей, и математиком, сразу вызвало у меня интерес, и я принялась читать все, что могла о ней найти. Одна работа увлекла меня больше всех, и я хочу выразить мою бесконечную признательность автору книги «Воробушек. Портрет Софьи Ковалевской» Дону Х. Кеннеди{130}, а также его супруге Нине, снабдившей меня множеством переведенных с русского текстов, в том числе фрагментов дневников Софьи, ее писем и т. д.

Действие повести ограничено последними днями жизни Софьи, рассказ перемежается отступлениями, повествующими о более ранних событиях. Однако я рекомендую всем заинтересовавшимся прочесть книгу Кеннеди, в которой собраны исключительные исторические и математические сокровища.

Элис Манро

Клинтон, Онтарио, Канада, июнь 2009 г.

Перевод выполнен по изданию: Munro A. Too Much Happiness: stories. New York: Alfred A. Knopf, 2009.

Это тринадцатый сборник рассказов и повестей Э. Манро. Его появление вызвало большое число рецензий; в числе наиболее значимых: Cohen L. H. Object Lessons // New York Times Book Review. 2010. November 29. P. 1, 9; Enright A. Come to Read Alice, Not to Praise Her // Globe and Mail. 2009. August 29; Gorra M. The Late Mastery of Alice Munro // Times Literary Supplement. 2009. August 26; Kinsella W. P. Everything is Funny // BC BookWorld. 2009. Autumn. P. 23.

Измерения

Впервые: Munro A. Dimensions // New Yorker. 2006. June 5. P. 68–79.

С. 7. …в Лондоне… – Имеется в виду город Лондон на юго-западе провинции Онтарио в Канаде.

С. 10. Да ты поэт, хоть сам того не знаешь! (You are a Poet and Don’t Know It!..) – название 12-й серии из «Фестиваля искусств Си-би-эс для молодежи», вышедшей в 1976 г.