Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но достать какое-нибудь средство передвижения, чтобы добраться до Пюи-Вердона, оказалось довольно трудно.
Жерве, который сообщил им о существовании экипажа канониссы, был оскорблен в своих лучших чувствах, когда оба молодых человека встретили насмешливыми возгласами появление захудалой колымаги и дряхлой лошади, услужливо предложенных им славным стариком. Тем не менее, они были вынуждены с этим примириться, потому что шел дождь, и если бы они пошли пешком, то явились бы к дамам Пюи-Вердона промокшими и запачканными грязью. Они решили, что Жерве будет править, а они укроются под крышей экипажа и остановятся за лесочком на небольшом расстоянии от резиденции Дютертров; дальше они пройдут через сад, не выставляя на посмешище молодым обитательницам замка нелепую берлину[17] канониссы. Но по дороге они передумали.
— Мы дураки, — признался Тьерре. — Ведь в замке знают эту ужасную колымагу. Все там давно привыкли к ней, и вряд ли кто предположит, что мы прибыли из Парижа в тильбюри[18] или верхом. Будет куда хуже, если они догадаются, что мы стесняемся этого экипажа; лучше уж не отказываться от него. Въедем торжественно, рысцой, в парадный двор замка. Эта почтенная белая лошадь — домашняя реликвия твоей бабушки — послужит намеком на устаревшие прелести госпожи Дютертр.
— Согласен; тем более что дождь льет как из ведра.
Но им не пришлось проявлять свое философское мужество — в полулье от замка их настигла почтовая коляска; обогнав их, кучер окликнул Жерве и остановился. Господин Дютертр, высунувшись из коляски, крикнул:
— Идите сюда, господа, идите сюда. Я узнал Жерве и понял, что вы сдержали свое слово, опередив меня. Я тороплюсь обнять мое дорогое семейство, но не хочу расставаться с вами. Почтовые лошадки бегут побыстрее, чем ваш славный Сезар, хоть он еще довольно бодр для своих двадцати трех лет. Видите, он мне знаком, по моей дороге инкогнито не проедешь. Скорей пересаживайтесь ко мне: Жерве поедет следом, а я получу двойное удовольствие — поеду с вами вместе и быстро доберусь до дома.
— Это же дурной тон — приехать и оказаться непрошеным свидетелем семейных объятий, — шепнул Флавьен Тьерре.
— Напротив, я считаю его откровенность очень хорошим тоном. Поспешим, скоро начнет смеркаться; а я хочу увидеть мою Олимпию, пока не зажгли свечи.
Господин Дютертр продолжал настаивать на своем, молодые люди быстро перешли из одного экипажа в другой, возница щелкнул кнутом, и через несколько минут они подкатили к Пюи-Вердону, не успев привлечь внимания обитательниц замка — господин Дютертр не сообщил никому о дне своего приезда, а дождь, по-видимому, вынудил дам сидеть взаперти в гостиной, окно которой выходило в сад с другой стороны дома.
Короткого переезда в коляске было достаточно, чтобы все трое почувствовали себя совершенно свободно — хотя двое из них впервые встретились друг с другом, — и дело о продаже Мон-Ревеша было быстро завершено. Дютертр даже не дал Флавьену объяснить цель своей поездки.
— Я знаю, что вы приехали сюда, намереваясь продать, а у меня есть желание купить, — сказал он. — Вы сами назовете мне сумму, в которую оцениваете ваше поместье. Я заранее согласен, если только вы по неопытности не преуменьшите его стоимости. Меня считают честным человеком, и надеюсь, что это соответствует истине.
— Мне очень нравится, как вы ведете дела, сударь. Раз уж вы так любезны, я пришлю вам завтра свою доверенность с неограниченными полномочиями в оформлении продажи имения на имя господина Дютертра, а цену вы впишите сами.
Они, смеясь, пожали друг другу руки и с этого момента стали друзьями. Прямота характера господина Дютертра сочеталась с такой непринужденной изысканностью манер, гона, всей внешности, что становилась неотразимой. Даже человек, опасающийся, как бы кто-нибудь не затмил его собственных достоинств, не смог бы найти у господина Дютертра ни одной черты, которая вызывала бы соперничество, недоверие или недовольство.
Сам Тьерре, объявив Дютертра человеком почтенным и в то же время, хоть и без злого умысла, легкомысленно отзываясь о его жене, невольно снова начал уважать его, особенно памятуя о том, что красавице Олимпии уже сорок лет.
В ту минуту, когда трое путешественников выходили из коляски, трое всадников въехали во двор на прекрасных лошадях, вымокших от дождя и взмыленных от скачки, и легко соскочили на землю.
Впереди всех ехала высокая белокурая девушка; ее оживленное и несколько припухшее от свежего воздуха и быстрой езды лицо уже утратило первую прелесть отрочества. Она походила на Дютертра, иными словами — была безупречно хороша собой; фигура у нее была очень изящная, тонкая, как бы воздушная. Однако ее лицо, выражавшее непреклонность, а также ее уверенные и гибкие движения говорили о большой физической энергии или большой решительности характера. За девушкой ехал бледный черноволосый молодой человек. У него были кроткие, меланхолические и умные глаза. Казалось просто невозможным вообразить себе более очаровательное лицо, большую простоту и вместе с тем грацию, более привлекательную улыбку, несмотря на выражение печали, если можно так сказать, хронической, а может быть, и благодаря ему.
Третьим ехал грум, коренастый и приземистый здоровяк, который увел тяжело дышащих лошадей в конюшню.
— А-а! — воскликнул господин Дютертр, сбегая обратно по двум ступенькам крыльца и спеша навстречу прекрасной амазонке, бросившейся к нему. — Вот моя Эвелина! Моя средняя дочь, — сказал он, глядя на гостей с невольной гордостью, и нежно обнял ее. — Ты же вся мокрая! — с кротким упреком добавил он. — Верхом, в такую погоду! Балованное дитя!
— Скажите лучше — неустрашимое, отец, не то Амедей возьмет на себя роль проповедника.
— Ну, здравствуй, мой милый, — сказал господин Дютертр, раскрывая объятия молодому человеку, который тотчас же пылко обнял его.
— Это ваш сын? — спросил Тьерре с выражением крайней иронии, которую понял только Флавьен.
— Нет, но все равно что сын! Мой племянник, А медей Дютертр. Позвольте представить вас друг другу.
Молодые люди раскланялись. Господин Дютертр остановил Эвелину, которая быстро поднималась по ступенькам, ловко подобрав подол длинной юбки, испачканный мокрым песком.
— Не говори никому, что я приехал, ты же знаешь, что я люблю заставать мое общество врасплох.
— Видишь, его жена — почтенная матрона, — тихо сказал Тьерре Флавьену, — иначе такой умница, как он, не говорил бы подобных вещей или не делал бы их.
— Да, сомневаться не приходится! — ответил Флавьен со вздохом, полным комического смирения, и поднялся с Тьерре на
