– Тогда и мне нужно в конец коридора, – засмеялся я. – У меня вся жизнь Модильяни перед глазами проходит – как в кино.

– Я думаю, – важно сказал Игорь, – вся причина здесь в том, что вам, Михал Юрьич, просто не нравится ваша жизнь. И вы примеряете на себя чужую, ну как будто маскарадный костюм. Чужая-то всегда интереснее. Знаете, бывают такие люди, которые весь год ждут поездки на море – потому что здесь им противно и скучно. А там – две недели чужой жизни, и реальность временно исчезает. Потом эти люди опять уезжают домой, и ещё год вкалывают, чтобы заработать на две недели отдыха в следующем году. Предложите им переехать к морю – они ни за что не согласятся, и не из-за денег. Просто, если они будут жить на море весь год, их будет тянуть в прежнюю жизнь. А вы, не обижайтесь, действительно живёте как-то не очень интересно. Пациенты, бывшая жена, скукотень. И тут эта чокнутая Алия, которая считает себя Лолоттой – как Наполеон из психушки. Ясно, что вас повело. Вообразили себя Модильяни: как на карнавале, в пару девушке, которая уже купила себе костюм Лолотты. Модильяни жил интересно – наркота, абсент, искусство, женщины… Вот вас и вштырило! Бывает.

– Игорь, ты отличный психолог. А вот я – так себе.

– Научитесь еще, – улыбнулся мальчик. – Не старый ведь.

– Мне будет тебя не хватать.

– И мне вас.

Мы неловко обнялись и похлопали друг друга по спине. Игорь уже сейчас был выше меня на голову.

Он ушёл, а я сел на его место, пока оно не остыло. Мне хотелось сохранить это тепло. Я сидел на диване, – и вдруг совершенно отчётливо увидел перед собой море.

22

Нежное песчаное дно сплошь покрыто аккуратными разводами, как орнаментом. Оно напоминало картофельное пюре, по которому провели вилкой – и было таким же точно мягким и тёплым. Конечно, при условии, что вы принимаете морские ванны, а не рисуете проституток в номерах.

В Ниццу Моди приехал с большой компанией – Жанна, её мать, Зборовский, Сутин, Фуджита, а также зелёная фея, призрачный принц и туберкулёз – эти тоже не пожелали остаться в Париже. Пригород Ниццы – лимонная Ментона, где в прошлом веке целыми колониями жили русские туберкулёзники. На кладбище у храма святого Михаила – ряды надгробий с кириллицей. «Спи, дорогая Оля, до светлого дня». Таким, как Оля, хватало сил только на то, чтобы добраться из ледяной России к лазурным берегам – и там уснуть навсегда.

У Моди сил хватает даже на то, чтобы разругаться с тёщей и съехать из снятого дома. И Жанна – с ним, точнее – сразу две Жанны, большая и маленькая. Стать отцом – событие для любого мужчины, но у Моди и прежде было много детей. Портреты, кариатиды, каменные головы – каждого он вынашивал и производил на свет. Эти дети с недавних пор пользуются спросом – недавно Збо продал Неттеру целую серию картин.

Известие об отцовстве – не только радость, но ещё и расходы, и ответственность, которой теперь все от него ждут. Но какой с него спрос, о какой ответственности можно говорить? В Ницце у Моди крадут документы – он этого даже не замечает. В Кань-сюр-Мер, куда они перебираются позднее, Модильяни знакомят с Ренуаром, но эта встреча ничего не значит ни для молодого художника, ни для старого. Перекрученные стволы олив в саду Ренуара напоминают Модильяни насухо выжатые простыни – так умеют только самые сильные прачки.

Лишь в конце мая 1919 года, спустя год после отъезда на Лазурный Берег, он возвращается в Париж, где ходит с Люнией в кино, или выпивает в компании Утрилло. А обе Жанны остаются в Ницце. И старшая снова беременна.

23

Лолотта не боялась забеременеть. Ещё в предместье у неё перед глазами торчал страшным пугалом пример бедняжки Мари-Анж, вот почему она не торопилась распечатывать ларчик. Но когда они с Андре – тогда, давно – совместными усилиями всё же сделали это, на другой же день Лолотта побежала к Сюзон. Та по мере сил избавляла девиц Монмартра от нежелательного плодоношения, и за небольшую плату выдала Лолотте рецепт чудодейственной мази. Нужно было обмакнуть в эту мазь палец, а потом засунуть его в себя так глубоко, чтобы в глазах потемнело. И обязательно повозить хорошенько – делать так следовало каждый раз за полчаса до того, как предполагалось утешить собой клиента.

– Возлюбленного! – поправила грубиянку Лолотта. Та, между прочим, предлагала провести ознакомительную операцию самостоятельно, и заодно спросила – может, Лолотта согласиться позировать нагишом для фотографа? Он недавно спрашивал, нет ли у Сюзон на примете свеженьких девушек, таких, чтобы как только что вылупились? Лолотта позировать решительно отказалась, и от пальцев Сюзон – тоже. Дома смешала ингредиенты, и сделала всё, как сказали. В глазах, действительно, потемнело, а внутри жгло, будто она курица, фаршированная перцем.

Но средство, действительно, помогало. Всё-таки Сюзон что-то понимала в этом деле, как, впрочем, и в других – она и сводничала понемногу, и картинами приторговывала. Лолотта за все эти годы ни разу не забеременела, и её это только лишь радовало – никогда не хотела детей. Она ничего другого в жизни не умела делать, кроме как радовать собой мужчин – а дети здесь только помеха. Да и не прокормить ей ребенка – самой еле хватает. Ларчик следовало пополнять ежедневно, Лолотта свято блюла его интересы.

За десять с лишним лет – ни одного сбоя, ни единой ошибки. Женские дни приходили так же регулярно, как звенели колокола базилики – едва ли не в один и тот же час.

Как вдруг однажды её личный колокол промолчал, и Лолотта заподозрила дурное. Побежала к Сюзон, а той, как нарочно, не было дома. Искала её по всему холму, и нашла только к вечеру, когда до прихода Нечётного оставалось едва ли не полчаса.

Сюзон велела лечь на диван, развести ноги.

– Похоже, на этот раз кое-кто попал в цель, – сказала она через пять минут, вытирая руки тряпкой. Очумевшей от новости Лолотте эта тряпка в пятнах напомнила о старой мастерской Модильяни – там повсюду валялись такие, в бурых, красных, чёрных разводах…

– Уберёшь? – спросила Лолотта. Сюзон сказала, что нужно немного подрастить младенчика, чтобы его можно было выскрести. Велела прийти через месяц.

Целый месяц жить с этой дрянью внутри!

Домой Лолотта вернулась в слезах, еле-еле поднялась по лестнице в свою квартирку. Думала, Нечётный ждет ее под дверью, но там никого не было, а дверь – открыта настежь.

Лолотта ринулась к своему тайнику, вытащила ларец из сундука – и он вдруг показался ей таким тяжёлым, будто бы там лежали булыжья, а не деньги. Открыла дрожащими пальцами – и выронила. (В полу будет вмятина). В ларце лежала каменюга, немного похожая на женскую голову, а денег – не было. Лолотта вцепилась пальцами себе в волосы и дёрнула со всех сил – как будто ей и без этого не больно. Как будто нужно было добавить острого, жгучего, нестерпимого…

Бедная Лолотта теперь стала ещё и просто – бедная. Всё, что ей удалось скопить за долгие годы, исчезло в миг. А ведь это были не просто деньги! В ларце хранилась память о её мужчинах, её любви, её ночах. Мсье Андре Ш., молчаливый и ненасытный бухгалтер, Чётный и Нечётный, и еще пять-десять (максимум – сорок) человек, которых она одно время хотела взять на главную роль в спектакле о собственной жизни. Без содержимого ларца не было и самой Лолотты, она исчезла вместе со своими деньгами и надеждами на скорую безбедную жизнь – а та, что рыдает на полу с глубокой вмятиной, и вырывает целые пряди рыжих волос, как сорную траву, это совсем другая женщина. И путь ей теперь один – в петлю. Вместе с младенчиком, который покамест не дорос даже до того, чтобы его можно было выскоблить. Или подвесить на собственной шейке.