– Puoi parlare Italiano, эльфенок? – спросил Остин, целуя меня в шею. «Ты говоришь по-итальянски?»

– Ci sto provando, – ответила я. «Я пытаюсь».

Рассмеявшись, Остин коснулся губами моей груди, а потом отстранился и, взяв меня за руку, проговорил:

– Поедем со мной в Сан-Франциско. Со мной и Леви. Будь нашей семьей.

Приложив свободную руку к груди, я затрясла головой.

– Ты не хочешь этого, Остин. Я все еще оправляюсь от болезни. Ты будешь строить свою жизнь, и тебе не нужно отвлечение в виде меня.

– Ты мне нужна, – сурово сказал он. – Очень нужна. И я буду там с тобой… чтобы помочь.

– А что… Вдруг у меня снова случится рецидив? Это было бы слишком…

– Тогда я буду рядом, чтобы помочь его преодолеть. Без тебя мне не нужны ни футбол, ни Калифорния. Я нуждаюсь в тебе… И чертовски сильно. Ты спасла меня от самого себя… И Леви тоже.

Я улыбнулась, внезапно кое-что вспомнив.

– Что? – спросил Остин, тоже улыбаясь.

– В тот вечер в трейлерном парке, когда твоя мама хотела со мной поговорить, она сказала нечто похожее.

Тяжело сглотнув при упоминании мамы, Остин прошептал:

– Правда?

Кивнув, я коснулась рукой его щеки и проговорила:

– Она сказала мне, что всегда думала: лишь ты один сможешь спасти семью с помощью футбола. Но, познакомившись со мной, поняла, что именно я спасу тебя. – Остин попытался сморгнуть выступившие слезы, но одна капелька все же скатилась по щеке. – Она сказала, что моя душа подобна твоей.

– Она была права, эльфенок. – Он бросил быстрый взгляд наверх, безмолвно молясь, а потом снова перевел внимание на меня. – Так что скажешь? Поедем со мной. Клянусь, я больше никогда не позволю тебе сдаться.

– Хорошо, – счастливо рассмеявшись, согласилась я. – Я поеду с тобой.

Прижавшись лбом к моему лбу, Остин вздохнул и пробормотал:

– Охренеть.

– È tua moglie quella?[51] – спросила меня пожилая дама из кондитерской, когда я стоял у прилавка, расплачиваясь по счету.

Я взглянул на Лекси. Она с довольной улыбкой наблюдала за жителями Флоренции, столпившимися на площади Синьории. В груди все сжалось от этого зрелища. Ее милое личико загорело под ярким тосканским солнцем, на бледно-розовых губах – чертовски дорогой бальзам, которым она теперь пользовалась постоянно, в огромных, прекрасных бледно-зеленых глазах читался интерес. Она любила Италию. Черт, она вновь полюбила жизнь.

Моя маленькая эмо-эльфийка уже не походила на эмо. Волосы Лекси, по-прежнему длиной до подбородка, все еще оставались черными, как смоль. С ними она расставаться не желала. Но эльфенок больше не пряталась под темной одеждой, словно под броней, не мазала лицо белым тональным кремом и отказалась от темной подводки, которые прежде скрывали от мира ненавистный ей образ.

Я наблюдал, как парни, то и дело проходившие мимо столика, – типичные гребаные итальянцы – открыто ее разглядывали, оценивая миниатюрную, но ладную фигурку в коротком красном платье. Как ни странно, меня это не слишком беспокоило. Мне нравилось видеть ее такой, на время свободной от своих демонов, день за днем, постепенно возвращающей контроль над собственной жизнью. Порой она все еще впадала в депрессию, спотыкалась, но я всегда находился рядом, чтобы помочь ей вновь обрести равновесие. Она тоже поддерживала меня, когда в мыслях вдруг возникали картины прошлого.

Старушка откашлялась, и на лице ее расплылась очаровательная улыбка. Смутившись, что меня поймали за разглядыванием, я склонил голову и с ухмылкой ответил:

– No, é la mia fidenzata. – «Нет, она моя невеста».

Старушка широко улыбнулась и, приложив руку к груди, через мое плечо посмотрела на Лекси.

– Ah, giovane amore. – «Юная любовь».

И коснулась мягкой рукой моего плеча.

– È preziosa, tesoro. Proteggi il suo cuore. – «Она прекрасна, милый. Защити ее сердце».

Я кивнул, оценив совет женщины, и ответил:

– Sempre. Sempre. È l’amore della mia vita. – «Всегда. Всегда. Она – любовь всей моей жизни».

Через переполненную открытую террасу я зашагал обратно к Лекси, а приблизившись, коснулся рукой ее затылка. Она подняла на меня большие прекрасные глаза и улыбнулась.

При виде девушки до сих пор захватывало дух.

– Ты готова, эльфенок? – спросил я и протянул ей руку.

Лекси вложила свою ладонь в мою, и я, наклонившись, поцеловал ее помолвочное кольцо. Черный бриллиант в четыре карата, оправленный в восемнадцатикаратное черное золото, – что бы еще подошло моей девочке-готу? Не слишком большое и изысканное, но с отделкой по краям и будто созданное для нее. Покраснев, она встала и обняла меня за шею. Лицо Лекси вдруг стало серьезным.

– Я готова, малыш. А сам-то ты готов?

Глубоко вздохнув, я поцеловал Лекси в губы и, отстранившись, проговорил:

– Готов.

Когда мы возвращались на частную виллу, стоявшую на потрясающей вершине холма в уединенной деревушке, я взял Лекси за руку, словно бы это могло придать мне смелости. Она ничего не ответила. Лекси знала, что сегодня у нас с Леви непростой день, и просто молча меня поддерживала. Черт возьми, она ведь всегда была такой. Хранила мои тайны, как я – ее.

Лекси переехала со мной в Сан-Франциско. И за минувший год мы вместе открыли лечебный центр для молодых людей с расстройствами пищевого поведения. Она назвала его «Улыбка Дейзи», и я чертовски ею гордился. Лекси помогала другим, хотя сама все еще находилась в процессе выздоровления.

Я не мог дождаться, когда смогу жениться на ней и назвать своей супругой. Но мы договорились, что сперва Лекси должна снова почувствовать себя комфортно. Ощутить, что вновь стала самой собой. Ее выздоровление продлится долго, но мне хотелось бы подарить ей свадьбу мечты, не омраченную неуверенностью. На самом деле, меня не волновало ожидание. Невзирая на клочок бумаги, сообщивший бы, что у нас все законно, я и так видел в ней свою жизнь, вторую половинку.

Десять минут спустя, шагая медленно и уверенно, мы с Лекси вошли в дверь виллы. Эльфенок немного запыхалась от слишком большой физической нагрузки. Порой она все еще чувствовала слабость, но силы быстро к ней возвращались.

Леви встретил нас практически в дверях, так ему не терпелось выйти. Малыш сейчас выглядел неплохо. Он стал умнее. Его короткие светлые волосы с модной стрижкой в сочетании с серыми глазами и типичным южным говором заставляли калифорнийских девушек пускать по нему слюнки. Мы удалили и его стидду. Парень переродился. И ему не нужен был тяготивший бы его знак из прошлого.