– Он оставил предсмертную записку.

– Всего одно слово.

– «Прости».

– Да, но за что?

Голос Мел звучит холодно:

– Это старая история, Джо. Оставь ее в покое. Ты ведь знаешь неписаный закон – никогда не возвращаться назад, никогда не открывать дело вновь. Вокруг меня и так полно адвокатов, заглядывающих через плечо, и без еще одного чертова судебного разбирательства…

– А что стало с записками Эрскина? Их не было в деле.

Она колеблется.

– Возможно, он попросил, чтобы их изъяли.

– Зачем?

– Возможно, Бобби захотел посмотреть дело. Он имеет на это право. Опекаемый может прочитать записи ведущего социального работника и некоторые подробности заседаний. Заключения третьих лиц, вроде записок врача и отчетов психолога, – дело другое. Чтобы предоставить к ним доступ, нам нужно разрешение специалиста.

– Ты хочешь сказать, что Бобби видел эти документы?

– Может быть. – И, не успев перевести дух, она отвергает эту мысль: – Это старое дело. Бумажки теряются.

– А мог ли Бобби забрать эти записки?

Она сердито цедит:

– Ты несерьезен, Джо! Подумай лучше о себе.

– А он мог видеть видеозапись?

Она качает головой, отказываясь говорить дальше. Я не могу этого допустить. Без ее помощи моя невероятная теория рушится. Торопливо, словно опасаясь, что она может остановить меня, я рассказываю ей о хлороформе, китах и ветряных мельницах, о том, как Бобби месяцами водил меня за нос, проникая в жизни всех близких мне людей.

Спустя какое-то время она кладет мою постиранную одежду в сушилку и подливает мне вина. Я иду за ней на кухню и перекрикиваю визг блендера, измельчающего орехи. Она посыпает ими кусочки тостов, сдобренных молотым черным перцем.

– Вот поэтому мне и надо найти Руперта Эрскина. Мне нужны его заметки или воспоминания.

– Я ничем не могу тебе помочь. Я уже сделала достаточно. – Она смотрит на часы, висящие над плитой.

– Ты кого-то ждешь?

– Нет.

– А кому ты тогда звонила?

– Другу.

– Ты звонила в полицию?

Она колеблется.

– Нет. Оставила указания секретарше. Если не перезвоню ей через час, она должна сообщить в полицию.

Я смотрю на те же часы, отсчитывая время назад.

– Боже мой, Мел!

– Прости. Мне надо думать о карьере.

– Спасибо за все. – Моя одежда еще не до конца высохла, но я натягиваю брюки и рубашку. Она хватает меня за рукав.

– Сдайся.

Я отталкиваю ее руку.

– Ты не понимаешь.

Моя левая нога подгибается, потому что я тороплюсь. Уже взявшись за ручку входной двери, я слышу:

– Эрскин. Ты хотел его найти, – кричит Мел. – Он вышел в отставку десять лет назад. Последнее, что я о нем слышала, – он живет около Честера. Кто-то из отдела звонил ему. Мы поболтали – немного.

Она помнит адрес: деревня под названием Хетчмир. Домик викария. Я записываю сведения на клочке бумаги, примостившись за столиком в холле. Левая рука отказывается шевелиться. Ее работу приходится делать правой.

Было бы каждое утро таким ярким и свежим! Солнце, отразившись в треснувшем заднем стекле «лендровера», рассыпается лучами, как на дискотеке. Взявшись за ручку обеими руками, я с трудом открываю окно и высовываюсь наружу. Кто-то сделал мир белым, заменив цвета монохромом.

Проклиная тугую дверь, я распахиваю ее и спускаю ноги. В воздухе пахнет мокрой землей и дымом. Набрав пригоршню снега, я тру лицо, пытаясь проснуться. Потом расстегиваю ширинку и мочусь на ствол дерева, окрашивая его в более яркий цвет. Как далеко я уехал прошлой ночью? Нужно было продолжать путь, но огни «лендровера» постоянно гасли, оставляя меня в темноте. Дважды я едва не оказался в канаве.

Как провел эту ночь Бобби? Интересно, он следит за мной или за Джулианой с Чарли? Он не будет ждать, пока я пойму его. Надо торопиться.

Озеро Хетчмир окаймлено камышом, в воде отражается голубое небо. Я останавливаюсь у красно-белого дома, чтобы спросить дорогу. Старая дама в халате открывает дверь и принимает меня за туриста. Она начинает рассказывать мне историю Хетчмира, которая плавно переходит в историю ее собственной жизни: сын, работающий в Лондоне, внуки, которых она видит только раз в год.

Я ретируюсь, не переставая благодарить ее. Она стоит на крыльце, пока я борюсь с мотором «лендровера». Это то, что мне надо. Наверняка она специалист по криббиджу, кроссвордам и запоминанию автомобильных номеров. «Я никогда не забываю цифры», – скажет она полиции.

Мотор милостиво заводится, дымясь от усталости. Я машу рукой и улыбаюсь. На ее лице написано беспокойство за меня.

На дверях и окнах дома викария развешены рождественские огни. В начале подъезда стоит несколько игрушечных машинок, окруживших упаковку молока. Над дорожкой наискось висит старое покрывало с пятнами ржавчины, привязанное за два конца к деревьям. Под ним прячется мальчик в пластиковом ведерке от мороженого на голове. Обнаруженный, он приставляет к моей груди деревянный меч.

– Ты из Слизерина? – шепелявит он.

– Прошу прощения?

– Сюда могут войти только гриффиндорцы. – На его носу веснушки, цветом напоминающие жареную кукурузу.

В дверях появляется молодая женщина. Светлые волосы смяты после сна, и она дрожит от холода. На руках она держит младенца, сосущего кусочек тоста.

– Оставь человека в покое, Брендан, – говорит она, устало улыбаясь мне.

Переступая через игрушки, я подхожу к двери. За спиной женщины различаю разложенную гладильную доску.

– Прошу прощения. Он играет в Гарри Поттера. Чем могу помочь?

– Я ищу Руперта Эрскина.

На ее лицо ложится тень.

– Он здесь больше не живет.

– А вы не знаете, где я могу его найти?

Не выпуская младенца, она застегивает расстегнувшуюся пуговицу на блузке.

– Лучше спросите кого-нибудь другого.

– А ваши соседи знают? Мне очень важно увидеть его.

Она покусывает нижнюю губу и смотрит на церковь за моей спиной.

– Что ж, если хотите его увидеть, то найдете там.

Я оборачиваюсь.

– Он на кладбище. – Понимая, как резко это прозвучало, она добавляет: – Если вы его знали, примите мои соболезнования.

Не успев ничего до конца осознать, я сажусь на ступеньки.

– Мы вместе работали, – объясняю я. – Это было давно.

Она смотрит через плечо.