Японец покорно склонил голову и закрыл глаза, чтобы не дать американцу заметить загоревшейся в них ненависти.

Американец поспешно пристегнул пистолет.

— Я тороплюсь. Передайте от моего имени китайскому комиссару, что девчонка должна быть повешена. И не утром, когда этот увалень выспится, а сейчас же, на городском бульваре, чтобы ее было хорошо видно.

Он уже взялся за ручку двери, когда японец остановил его:

— Если вы позволите, сэр, я передам от вашего имени, сэр, чтобы ее повесили за ноги, сэр.

— Хоть за язык, если доставит вам удовольствие.

— Униженно благодарю вас, сэр. — И японец отвесил спине удаляющегося американца низкий поклон.

В этот миг над их головами послышался страшный грохот, и яркий свет ослепил японца. Он уже не видел, как отброшенный взрывом прыщавый американец раскинул руки и размазался по стене багрово–серым месивом из мяса, костей, сукна и известки. Это месиво даже не имело формы человека. Японец ничего этого не видел из–под сотни тонн обрушившегося кирпича, под которым исчезло его маленькое, так легко сгибавшееся в поклонах тело.

Командир отряда "Красных кротов" не спал всю ночь. Книжка лежала развернутыми страницами к одеялу. Он брал ее и снова клал, не читая; все ходил и ходил из угла в угол по тесному подземелью и здоровой левой рукой нервно тер поверх повязки больную правую.

Так он ходил, когда явился начальник разведки и доложил, что церковь миссии сгорела дотла, Янь Ши–фан отравился, а в плен взят американец Баркли. Потом пришел начальник штаба и доложил, что с земли прибыла связь. Командир велел ввести связного, и в подземелье вошла Сань Тин. Она пошатывалась от усталости и с благодарностью оперлась о руку командира, усадившего ее на кан.

Внимательно присмотревшись к командиру, словно мысленно сравнивая его внешность с полученным описанием, и проверив пароль, Сань Тин сказала:

— Генерал Пын Дэ–хуай не мог доверить этот приказ радио. Это очень важно. — И, прикрыв глаза, она, как заученный урок, проговорила: — Генерал Пын Дэ–хуай приказывает вам выйти в город. Там оборону южного вала держат две японские бригады, вы их, вероятно, знаете: те, что сформированы американцами для Янь Ши–фана. Это смертники. Поэтому взятие Южных ворот обойдется нашим войскам во много жизней. Ваша задача: ударить японцам в тыл и облегчить задачу наших наступающих войск.

Она замолчала. Командир думал, что приказ окончен, и сказал:

— Хорошо.

Но Сань Тин остановила его движением руки и, наморщив лоб, как если бы старалась возможно точнее передать слова Пын Дэ–хуая, продолжала:

— Между восемью и девятью вечера дивизия Да Чжу–гэ должна достичь рубежа Голубой пагоды. Это будет его исходной позицией для атаки Южных ворот. От Голубой пагоды он даст вам сигнал красными ракетами: одна и две. Сань Тин открыла глаза и, посмотрев на командира, раздельно повторила: Одна и две! Это начало атаки.

— Хорошо, — ответил командир, — одна и две.

Несколько мгновений он, видимо, обдумывал приказ, но, вместо того чтобы отдать его начальнику штаба, преодолевая заметное смущение, снова обратился к Сань Тин:

— Ведь вы участвовали в операции против католической миссии?

— Да, — неохотно ответила она.

— Не видели ли вы там мою связную? Ее зовут Цзинь Фын.

— Там было много девушек, — неопределенно ответила Сань Тин.

— Совсем маленькая девочка, — с застенчивой улыбкой пояснил командир, у нее в косичке красная бумажка…

Сань Тин нахмурилась:

— Не помню…

— Да, да, конечно, — виновато проговорил командир, — об этом, конечно, потом…

Он стал отдавать приказания, необходимые для вывода отряда в город, а когда обернулся к Сань Тин, то увидел, что она спит, привалившись спиной к холодной стене подземелья. Ему показалось, что лицом она напоминает его маленькую связную. Только волосы ее не были заплетены в косичку, а коротко острижены, как у мальчика, и на ногах были такие изорванные сандалии, каких он никогда не допустил бы у себя в отряде. Собственно говоря, это даже не были уже сандалии, а одни тесемочки без подошв, перепачканные кровью израненных ног…

Это было 22 апреля 1949 года. Командир очень хорошо запомнил дату, потому что в этот день он вывел своих "кротов" на поверхность земли, освещенную лучами солнца. Ему это солнце казалось вовсе не заходящим, а поднимающимся над горизонтом. Из–за окружающих гор к небу устремлялись уже последние потоки света, а ему все чудилось, что это заря великой победы, восходящая над Китаем. Хотя и находясь под землей, командир вовсе не был оторван от жизни своей страны и знал о великих подвигах народа на фронтах освободительной войны; эти подвиги никогда не казались ему такими сверкающе прекрасными, какою предстала победа сегодняшнего дня, еще не одержанная, но несомненная. Сегодня "кротам" предстоял открытый бой наравне с регулярными частями войск Пын Дэ–хуая. И командиру казалось особенной удачей то, что нужно было драться с ненавистными японцами — наемниками не менее ненавистных американцев.

Все ликовало в душе командира, когда он шел подземными галлереями во главе своего отряда. Настроение его было настолько приподнято, что он, обычно тщательно взвешивавший каждое слово начальника разведки, теперь не очень внимательно слушал шагавшего рядом с ним высокого худого шаньсийца. А тот, как нарочно, именно сегодня, впервые за долгое знакомство с командиром, оказался необычайно разговорчивым. Когда он говорил, даже нечто похожее на улыбку пробегало по его темному, обычно такому хмурому рябому лицу.

— Ровно десять лет тому назад, — говорил шаньсиец, — неподалеку отсюда, в моей родной Шаньси, я вот так же шел в полной темноте впереди отряда, которым командовал товарищ Фу Би–чен. Это было мое первое сражение с японцами, и оно едва не стало и последним. Тогда я получил пулю в спину от своих…

Только тут командир вскинул на рассказчика удивленный взгляд и мимоходом переспросил:

— Извините я не ослышался: от своих?

— Да. Это была моя вина: я побежал вперед, в сторону японцев, раньше времени, и свои приняли меня за изменника…

— Зачем же вы побежали? — все так же невнимательно спросил командир.

— Должен вам сознаться, что тогда я не меньше, чем о победе, думал о тех, кто остался на мельнице…

— На мельнице?

Командир споткнулся о камень в подземном ходе и успел уже забыть о своем вопросе, когда начальник разведки сказал:

— На мельнице остались моя жена и маленький цветок нашей жизни дочь… Она умела только лепетать: мяу–мяу.

— Маленький цветок… — повторил за ним командир. — Как вы думаете, что могло случиться с Цзинь Фын?

— Война есть война, — ответил начальник разведки и, направив свет фонаря на новое препятствие, предупредил: — Пожалуйста, не споткнитесь.