большевиков стала Всесоюзной — ВКП(б). Но, несмотря на обилие экономических вопросов, сутью съезда стала все-таки политическая борьба.

Все делегаты отметили красноречивую пассивность Троцкого, сравнительно недавно потерявшего важнейший пост наркомвоенмора. Он отмалчивался — и это воспринималось как слабость. В Андреевском зале Большого Кремлевского дворца собрались триумфаторы Октября, победители в Гражданской войне — казалось бы, их многое объединяло. Но целая группа известных большевиков оказалась недовольной одновременно — как угаром НЭПа и усилением Рыкова, так и попытками Сталина стать главным стратегом партии не только по должности, но и по сути.

Лев Каменев. Худ. Ю. Анненков, 1926 год

«Соединить американскую деловитость и русский революционный размах» — этот принцип Ленина стал известен благодаря «Вопросам ленинизма» кисти товарища Сталина, растиражированным во всю Ивановскую. Иногда кажется, что эти слова обращены непосредственно к Рыкову: «Американская деловитость — это та неукротимая сила, которая не знает и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа»[111].

Да, он, насколько хватало сил, без особенного фанатизма, но все-таки строил из послереволюционной России новую Америку — Америку с пролетарским уклоном, без влиятельных бизнесменов и без парламентской демократии. Но — с надеждой на постепенное воспитание почти идеального «коммунистического человека». В 1925 году такая стратегия еще устраивала Сталина. Правда, Рыков в смысле возвращения к коммунистическим идеалам был настроен более скептически, чем большинство его товарищей, и в быстрое преображение человеческой природы не верил. Это сказывалось и на его политике — прагматической, неизменно учитывавшей материальную мотивацию трудящихся. Но некоторый скептицизм до поры до времени председателю Совнаркома прощался — тем более что в официальных выступлениях он если и шел против генеральной линии, то очень и очень осторожно.

Это был один из последних партийных съездов, на котором развернулась резкая дискуссия — вплоть до зубодробительного тезиса «Я пришел к убеждению, что Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба», который произнес главный оппонент Рыкова последних двух лет, взявший на себя роль возмутителя спокойствия. Он претендовал и на первенство в исполнительной власти, и на важную роль в иерархии ВКП(б) — ведь Каменев сохранял особый авторитет и среди московских большевиков. Остроту ситуации придавали воспоминания о том, что еще совсем недавно Зиновьев и Каменев вместе со Сталиным боролись с Троцким. Рыков тогда считался их союзником, хотя решающего участия в этой схватке не принимал. Но на XIV съезде именно он оказался в эпицентре ристалища.

Алексей Иванович, как и Бухарин, отчетливо поддержал Сталина в борьбе с «новой оппозицией», с «ленинградцами» и Каменевым. Интересы Рыкова и Сталина в тот год объективно совпадали: Каменев явно был настроен атаковать НЭП, хотя и с оговорками, что борется не с самой новой экономической политикой, а с непониманием того вреда, который она наносит большевикам, которые могут проиграть бой буржуазии. Его пространной речи не хватало прямоты и четкости формулировок, он старался представить себя неким эмиссаром партийного большинства, которое недовольно угаром НЭПа, забвением революционных идеалов. Большинства, а не оппозиции.

Рыков отвечал резко, с азартом, бил по оппозиции прицельно и с ироническими поворотами — и встречал его партийный форум стоя, овацией: «На глазах у всего съезда обнаружилась исключительная путаница в выступлениях лидеров оппозиции. Надежда Константиновна поддерживает т.т. Каменева и Зиновьева с точки зрения сочувствия к „бедным и угнетенным“ (смех). Тов. Сокольников поддерживает их „справа“, с той точки зрения, что у нас-де опасностей очень много: так как опасностей много, строительство социализма затрудняется, надо уступить еще». «Зиновьев здесь упрекал кого-то за то, что середняка не считают за буржуа, а он на самом деле буржуа. Ну, а мелкий крестьянин — пролетарий, что ли?»[112] Смешно? Не без этого. По крайней мере, аудитория одобрительно хохотала.

Конечно, такой метод дискуссии уязвим: Рыков придирался к мелким противоречиям оппонентов и высмеивал их. Во многом это была ленинская манера. Но за такими тактическими маневрами он не забывал и о главном — поддерживать НЭП, поддерживать обогащение крестьянина. Хотя, как ни странно, НЭП не стал тогда главной темой съезда, но Зиновьев и Каменев, конечно, не удержались, совершили на него несколько наскоков.

Да, он иронически позабавился и над своей давней знакомой — Надеждой Константиновной, которая меньше двух лет назад похоронила мужа и все еще не могла подняться от этого удара. Но такова была традиция большевиков — посмеиваться можно над всеми и всегда. Можно сказать, на глазах всего Советского Союза — ведь стенографические отчеты съездов зачитывались в коллективах. Думаю, и товарищ Крупская не слишком обиделась на старого приятеля, над шутками которого когда-то (и не столь уж давно!) смеялась на улице Мари-Роз. Другое дело, что время этой традиции подходило к финалу — и скоро политика станет куда более «подпольной», скрытой от посторонних глаз. Именно тогда Уинстон Черчилль сравнил споры советской властной элиты со схваткой бульдогов «под ковров». А пока — Рыков критиковал и открытых противников, и возможных союзников, не считаясь с чинами и положением в партии.

Зиновьев в своей речи не без язвительности заметил, что Россия, благодаря НЭПу, еще не стала социалистической, но уже стала сытой. Рыков крепко ухватился за эту формулировку! Мол, нас упрекают в преувеличении успехов НЭПа, но на такое дикое преувеличение решился только Зиновьев… На самом деле до сытости, конечно, было еще далеко. Страна им досталась полуголодная, в то время об этом говорили и писали открыто.

Рыков рассказывал об особенностях «переходного периода», который, конечно, нельзя рассматривать как окончательный выбор тактики построения социализма. Он отказался от многих своих первоначальных взглядов, которые защищал еще в 1917-м. «Они доказывали, что социализма в СССР, без пролетарской революции на Западе, нельзя построить из-за технической отсталости хозяйства. Мы отвечали, что при нашей правильной политике мы его построить, несмотря на отсталость, можем», — провозглашал, к восторгу делегатов, председатель Совнаркома не без лукавства. Зиновьевцы не упустили случая напомнить Рыкову о его уже ставших легендарными спорах с Лениным, в которых Алексей Иванович как раз настаивал на ожидании социалистических революций в развитых европейских странах. Но, по большому счету, осудить Рыкова за легкомысленную переменчивость и хамелеонство не мог никто. Большевики уже больше восьми лет не мытьем, так катаньем удерживали власть — и за это время лавировать и отчасти «менять окраску» приходилось всем крупным политикам. И не только большевикам, но и их противникам — тем же лидерам Белого движения, к тому времени сплошь оказавшимся в эмиграции. Это никого не