— Ваше Величество, вы меня, конечно же, не узнаете, — сказал рыцарь, делая глубокий поклон. — Я присутствовал несколько лет назад на встрече госпожи Арианвен с нашим королем — Его Величеством Кером. Мне… э-э… мне стало известно о трагическом событии…

Улыбка исчезла с уст эльфа, но он, однако, в знак признательности за соболезнования кивнул.

— Как вас зовут, рыцарь?

— Я — Лео Гран, старший сын герцога Кармелида.

— Ну что же, рыцарь, мне очень повезло, что вы оказались сейчас здесь.

Лео Гран покачал, улыбаясь, головой.

— Я не уверен, что это что-то сильно изменило. Во всяком случае, для вас.

— Как бы там ни было, я вам благодарен, господин Гран. Может быть, вы согласитесь меня проводить? Мы — я и мой друг Лландон, — юный эльф слегка поклонился рыцарю, и тот его поприветствовал жестом, — хотим поговорить с королем.

Рыцарь в ответ пригласил эльфов пойти с ним в сторону королевского замка. Когда они уже выходили из таверны, Лландон увидел, как один из верзил в черных доспехах прошептал что-то на ухо сержанту, а тот, в свою очередь, схватил за руку одного из рядовых стражников и отправил его бегом в замок сообщить о прибытии короля эльфов. Второй верзила взял под уздцы лошадь своего господина и пошел позади него и эльфов.

Горожане снова стали расступаться на пути у Морврина и Лландона, но уже не потому, что они видели эльфов, а потому, что видели черные доспехи. В выражении их лиц уже не чувствовалось ни ненависти, ни изумления: они все просто опускали глаза.

Лландон попытался вспомнить, каким именем назвал себя этот низкорослый рыцарь с грубоватым лицом. Он не понимал, что же в этом человеке может быть такого ужасного, что его собственные сородичи, похоже, очень сильно его боятся.

Еще одна темница. После пребывания в тюрьме возле серного рудника, в загоне у основания горы и на окровавленной арене, на которой были оставлены проигравшие в поединках, Ллиану отделили от ее товарищей по несчастью и привели по подземным галереям королевства Того-кого-нельзя-называть в какое-то длинное помещение, в котором было так темно, что даже глаза эльфийки не могли различить его очертаний. А еще в нем было так жарко, что каменные стены сильно нагрелись. Из них сочилась влага, от которой исходил едкий запах, вызывавший першение в горле и щипавший глаза. Здесь также слышался непрерывный глухой и тихий гул, то и дело заглушаемый грохотом взрывов, доносившимися издалека криками и топотом подкованных железом сапог воинов, шагающих по подземным галереям. Когда глаза Ллианы привыкли к темноте, она разглядела скамейку, являвшуюся единственным предметом мебели в этой малюсенькой тюрьме. Она, Ллиана, лежала на этой скамейке, голая и вымазанная красным маслом. Она хотела бы поспать, однако едва закрывала глаза, как перед ее мысленным взором появлялся Махеолас. Видение вызывало у эльфийки так много воспоминаний, что в ее состоянии истощения и отчаяния это становилось невыносимым. Давным-давно — в прошлом, которое было таким далеким, что казалось принадлежащим к какой-то другой жизни, — друид Гвидион попросил ее выбрать наугад таблички с рунами, чтобы выяснить, представляет ли собой подросток-человек какую-либо угрозу для эльфов. Она тогда вытащила из кожаного мешка старого друида три таблички. На первой, относящейся к Махеоласу, была вырезана руна шипа, то есть руна терновника. «Этот выбор проясняет очень многое», — сказал тогда Гвидион. Вторая руна — а именно руна колеса — указывает на близкое будущее: какой оборот примет судьба, чтобы был решен возникший вопрос. Руна колеса — это руна действия, руна долгого путешествия, руна «длинной-предлинной дороги». Третья же руна была руной развязки, и этот символ заставил друида и его ученицу вздрогнуть. Ведь это была руна тиса — символ смерти и возрождения…

Впрочем, в тот момент в жилище старого эльфа данное предсказание несло в себе не больше информации, чем далекий раскат грома. Кроме того, сам Гвидион тогда вроде бы засомневался по поводу точности толкования. Он сказал, что судьба ее, Ллианы, и судьба подростка-человека связаны друг с другом, но он не мог понять, каким именно образом. Эльфы обычно не беспокоятся по поводу событий, которые могут произойти лишь в отдаленном будущем, и событий, на которые лично они не могут повлиять, а потому Ллиана тогда решила по данному поводу не переживать.

Теперь же все изменилось. Все то, что предсказали руны, постепенно сбывалось. Шип, то есть терновник, ранящий тех, кто к нему подходит: сам Гвидион, сопровождая Махеоласа прочь от Силл-Дары, был ранен ударом ножа, нанесенным ему подростком-человеком, — ударом, который мог отнять у него жизнь. Колесо, то есть движение: это долгое путешествие, в результате которого она оказалась здесь, в этом мерзком и душном мире уродства, шума, темноты и хаоса — мире камней и засохших деревьев, сером, как пепел, мире, являющемся полной противоположностью той действительности, в которой она выросла. Ничто здесь не напоминало о лесе, чистом небе, шелесте деревьев, завывании ветра. Она, Ллиана, была здесь бессильной и сломленной пленницей, тогда как Махеолас в силу какого-то непонятного поворота судьбы стал одним из тех, кто здесь распоряжается. Только развязка еще вроде бы не наступила. Развязка определялась руной тиса… Тис. Смерть и возрождение. Смерть бродила вокруг нее уже много дней, забирая жизни и неуклонно приближаясь к ней. И возрождение казалось ей самым худшим из всех вариантов развития событий, если ей придется навсегда остаться в этих Черных Землях, название которых очень удачно отражало все то, что в них происходило.

Снаружи донесся звук, который был громче всех других и который вывел Ллиану из состояния дремоты, в которое она, сама того не заметив, впала. Парой мгновений позже дверь, заскрипев, открылась, и Ллиану ослепил довольно яркий свет.

— Эльфийка… Мне только этого еще не хватало. Поднимайся, нам нужно на тебя взглянуть!

Не успела Ллиана выполнить то, что от нее потребовали, как ее грубо ударили древком копья в бок. Она сумела избежать второго удара только благодаря тому, что соскочила со скамейки, на которой лежала, и ретировалась вглубь помещения.

— Она, по крайней мере, еще жива…

Когда ее глаза наконец-таки привыкли к свету факелов, она застыла от изумления: ее поразил вид монстров, зашедших в ее камеру. Ее с нарочитым выражением презрения разглядывало существо женского рода, который было таким высоким, что перья, украшавшие прическу этой самки, касались потолка, а орк, все еще протягивающий свое копье в ее сторону, не доходил ей по своему росту и до уровня плеч. Она не была совсем голой, однако ее одежды лишь частично скрывали ее кожу с голубоватым отливом и ее пышные формы. Золотые цепи, скрепленные защелками, украшенными драгоценными камнями, образовывали что-то вроде паутины вокруг ее упругих грудей, живота и бедер. Они находились под надетой на нее длинной — но с большим разрезом — рубахой из красного шелка и доходили до ее голых ступней. На ее шее висело большое золотое ожерелье, а ее очень густые черные волосы были подобраны, завязаны при помощи красных лент и украшены драгоценностями и длинными перьями, которые колыхались при каждом ее шаге.