Юрий побагровел.

– А каково приходилось мне, ты никогда не думал? Ты не желал со мной общаться! Существовал в своем мире из рисунков и игр. Да, мне было не о чем с тобой говорить! Я уважал твои интересы, но не разделял их. И с тех пор ничего не изменилось. Но ты живешь своей жизнью, у тебя все хорошо, а во мне после смерти твоей матери осталась пустота. – Он шагнул к сыну, сжав кулаки. – Хоть раз задумайся об этом! Во мне дыра, слышишь? У меня было ничтожно мало родных людей! И я хотел, очень хотел, чтобы ты стал мне близким! Но у меня не получается, что бы я ни делал!

Лелик вскочил и отшвырнул стул.

– Потому что ты пытаешься вставить меня в свою жизнь, как кусочек пазла! Думаешь, эта пустота в тебе – она сделана по моим лекалам? Думаешь, я существую для того, чтобы тебе стало легче? – он орал, не замечая этого.

– Нет, черт возьми! Я думаю, ты мне послан в наказание за мои грехи! – закричал и Юрий.

– Тогда терпи! Не можешь любить – терпи меня! Смиренно, твою мать! Без этой твоей гордыни: ах, какой я красавец, что общаюсь с сыном, который так меня разочаровал! Хоть раз в жизни можешь перестать любоваться собой и осознать, что не ты – точка отсчета?

Юрий внезапно сник. Лицо его обвисло. Он шагнул в сторону, опустился на диван. Упавший на пол шарф лежал под его ногами.

Лелик выдохнул, постоял, не зная, что сказать. Поднял стул и поставил на место. Он чувствовал себя таким опустошенным, каким не был, кажется, никогда.

– Мне в детстве казалось, что кто-то поиздевался над нами, – тихо сказал он. – Собрал чужих людей. Связал их друг с другом ниточками под названием «семейные узы». И порвать нельзя, и тянет. У кого на ноге петля, у кого на шее. Одни могут ее сбросить. Другие мучаются.

Он открыл форточку, и в окно осторожно вошел осенний садовый ветер, неся дым и запах палой листвы.

«Все это бесполезно, – подумал Лелик. – Кричим, обвиняем друг друга… Все равно каждый разговаривает сам с собой».

– Я хотел взять еще одного ребенка, чтобы не жить постоянно с ощущением вины, – сказал Юрий. – Смотрел на тебя и каждую минуту помнил, что это из-за меня ты остался без матери. Мне казалось, если появится другой мальчик… ребенок… я смогу утешать себя тем, что сделал для какого-то живого существа что-то хорошее. – Он ссутулился. – Устал я жить, не прощая себя. Даже свою собаку и то я убил.

Лелику было что сказать. О том, что вокруг виноватых людей почему-то больше всего страдают их близкие, которые совсем ни при чем. О том, что отец волочет свою вину, как другие несут тяжелый герб – мучительно, но с гордостью. О том, что можно было завести другую собаку. И это было бы лучше и правильнее, чем завести другого ребенка.

Ничего этого он не сказал. Подумал, сел рядом с отцом – близко, но не прикасаясь к нему.

– Яна просила разобрать сарай и погреб. Ты мне поможешь?

Юрий покосился на него.

– Одному там трудно, – продолжал Лелик. – Вдвоем работы на пару-тройку дней.

Отец молчал.

– Завтра обещали дождь, – зачем-то добавил Лелик. Как будто это могло убедить отца остаться.

– Дождь – это хорошо, – сказал наконец Юрий и поднялся. – Комната за библиотекой свободна?

Оставшись один, Лелик поднял с пола шарф и положил на спинку дивана. Как все странно вышло. Что у них с отцом – перемирие? Примирение? Что он понял из того, что Лелик говорил ему?

«И что я сам понял?»

За его спиной послышался шорох.

– Пап, ты шарф забыл… – начал Лелик, обернулся и замолчал на полуслове.

В дверях стояла Вероника.

– Ты что, не уехала? – глупо спросил он.

– Он просто не умеет тебя любить, – сказала она.

Лелик не сразу понял.

– Ты все слышала?

Она кивнула, нисколько не смущаясь:

– Я подслушивала за дверью.

– Зачем?

– Помочь тебе, если что.

Кажется, он никогда не поймет эту женщину. Помочь ему? Чем?

Она не двигалась с места. Он вдруг подумал, как счастливы могли бы они быть теперь, когда хозяйкой дома стала Янка. Веселая маленькая Янка, которая станет печь пироги по рецептам бабушки Раисы, звать их в гости на все лето и вообще в любое время, когда им вздумается приехать. Отец сможет привозить свою новую собаку и дрессировать ее на лужайке, а Янкина мать будет даже в гамаке качаться с таким видом, будто выполняет ответственную работу, а они с Вероникой…

Лелик осекся. Никаких «они с Вероникой» нет.

В этот момент он отчетливо понял, что нарисованная картина счастья возможна для него лишь тогда, когда они с Вероникой все-таки есть. Смешно. Похоже, его удел – вечно любить кого-нибудь безответно.

– Я провожу тебя на станцию, – спокойно сказал он. – Когда ты уезжаешь?

Она молча смотрела на него своими прозрачными светло-голубыми глазами.

– Ты знаешь, что я тебя всю жизнь люблю? – по-прежнему спокойно спросил Лелик. Уже столько было сказано сегодня, что еще одно признание ничего не могло испортить.

Вероника кивнула.

– Прости, – в ее голосе звучало искреннее сожаление. – Мне нечего тебе дать.

Она внезапно подошла и обняла его – то ли утешая, то ли прощаясь.

От ее волос пахло кувшинками. Лелик знал, что на самом деле эти цветы не имеют аромата, но если бы он придумал его, тот был бы именно таким – едва уловимый запах лесной воды и горчащего зеленого стебля.

– Вероника, – тихо позвал он.

– Когда я с тобой, я чувствую себя очень-очень старой, – отозвалась она.

– О господи, – сказал опешивший Лелик. – Это еще почему?

Женщина расцепила руки.

– Старой и свободной. Как будто меня больше ничего не может задеть.

– Всю жизнь мечтал услышать, – пробормотал Лелик, – что женщина, в которую я влюблен, ощущает себя в моей компании старухой.

Вероника улыбнулась. «Он тоже не понимает». Но в этой мысли не было горечи. Если все сложится хорошо, у нее будет время ему объяснить. Не сейчас. Позже.

Всю жизнь люди и события торопили ее. Она принимала неверные решения. Совершала поступки, о которых сожалела.

Но теперь она не станет спешить. Ее время – медленное. Пусть течет как хочет.

– Я приеду сюда в июне. – Вероника бросила взгляд в окно, где желтели яблони. – Если хочешь, приезжай и ты.

– Меня не приглашали, – с некоторой растерянностью сказал Лелик.

– Меня тоже.

Она улыбнулась ему так, как будто это сходство – сходство неприглашенных – ее обрадовало.

«Я приеду в июне, – мысленно повторила Вероника, – когда все изменится. Мой бывший муж позвонит мне. Я сниму трубку. Он начнет говорить, что я шлюха, а я буду слушать его и смеяться. Мне нужно состариться и стать равнодушной. Я чувствую зернышко смеха где-то глубоко внутри. Пусть созреет. Когда я сумею рассмеяться, я вернусь сюда».