Между Питером и Отто постоянно происходят маленькие стычки, однако я не могу сказать, что жить с ними неприятно. Сейчас я целиком поглощен новой книгой. Размышляя над ней, я нередко совершаю долгие одинокие прогулки. Я все чаще и чаще нахожу предлоги, чтобы оставить их вдвоем, это эгоистично, потому что когда я с ними, мне подчас удается приостановить ссору, изменив тему разговора или пошутив. Я знаю, что Питер обижается на мои уходы.

– Ты прямо настоящий аскет, – сказал он мне язвительно. – Вечно куда-то скрываешься, чтобы не мешали твоим размышлениям.

Однажды, когда я сидел в кафе возле мола, слушая оркестр, я увидел Питера и Отто. Они шли мимо.

– А, вот где ты прячешься! – закричал Питер.

Я увидел, что в эту минуту он действительно испытывал ко мне неприязнь.

Однажды вечером мы втроем шли по главной улице, заполненной туристами. Отто сказал Питеру с презрительной усмешкой:

– Тебе обязательно смотреть в ту же сторону, куда я смотрю?

Удивительно точно подмечено. Когда бы Отто ни поворачивал голову, чтобы поглазеть на девушку, Питер механически следовал за ним глазами с инстинктивной ревностью. Мы прошли мимо окна фотоателье, в котором каждый день выставляются фотографии, сделанные пляжными фотографами. Отто остановился, чтобы внимательно рассмотреть одну из фотографий, как будто ее сюжет особенно привлек его. Я увидел, как губы Питера сжались. Он боролся с собой, но не мог противиться собственному ревнивому любопытству – и тоже остановился. Это была фотография старого жирного человека с длинной бородой, размахивавшего флагом Берлина. Отто, увидев, что его ловушка сработала, ехидно рассмеялся.

После ужина Отто всякий раз идет на танцы в Курхауз или в кафе у озера. Он больше не считает нужным спрашивать у Питера разрешения, он получил право самому распоряжаться своими вечерами. Мы с Питером тоже обычно выходим в деревню. Долго стоим на молу, облокотившись на перила, и молчим, глядя на дешевую бижутерию огней Курхауза, отражающихся в темной воде; каждый погружен в свои мысли. Иногда заходим в баварское кафе, и Питер непременно напивается – его жесткий, пуританский рот слегка кривится от отвращения, когда он подносит к губам стакан. Я ничего не говорю. Слишком многое можно было бы сказать. Я знаю, что Питер провоцирует меня на колкости в адрес Отто – это принесло бы ему огромное облегчение, дало бы выход его гневу. Я этого не делаю и пью, поддерживая бесцельный разговор о книгах, концертах и пьесах. Позже, когда мы возвращаемся домой, Питер постепенно ускоряет шаг, пока мы не входим в дом – тут он покидает меня, взбегая по лестнице в свою спальню. Обычно мы приходим не раньше начала первого; Отто как правило еще нет. За железнодорожной станцией находится лагерь отдыха для детей из гамбургских трущоб. Отто знает одну учительницу оттуда, и почти каждый вечер они вместе ходят на танцы. Иногда девушка с отрядом маленьких ребятишек марширует мимо нашего дома. Дети заглядывают в окна и, увидев Отто, отпускают не по возрасту взрослые шутки. Они слегка подталкивают и дергают за руку свою учительницу, чтобы уговорить ее тоже взглянуть вверх.

Девушка застенчиво улыбается и бросает на Отто взгляд из-под ресниц, а в это время Отто, следя за ними из-за занавески, бормочет сквозь стиснутые зубы: «Сука… сука… сука…» Это приставание раздражает его. Мы то и дело сталкиваемся с детьми из лагеря, когда гуляем в лесу. Дети маршируют и поют патриотические песни пронзительными, как у птиц, голосами. Мы издалека слышим, как они приближаются, и быстро поворачиваем обратно. Как говорит Питер, это смахивает на капитана Крюка и крокодила из «Питера Пэна».

Питер устроил сцену, и Отто сказал своей подруге, чтобы она не проводила больше свой отряд под его окнами. Но теперь они начали купаться на нашем пляже, неподалеку от крепости. В то утро, когда это впервые случилось, Отто не сводил с них взгляда. Питер сидел, погруженный в мрачное молчание.

– Что с тобой сегодня, Питер? – сказал Отто. – Почему ты на меня злишься?

– Злюсь на тебя? – Питер дико расхохотался.

– Что ж, ладно. – Отто вскочил. – Моя компания тебя не устраивает.

И, перепрыгнув через крепостной вал нашего бастиона, он пустился бежать вдоль пляжа к учительнице и ее питомцам, эффектно демонстрируя свои скульптурные формы.

Вчера вечером в Курхаузе был праздничный бал. В припадке необычайного благородства Отто пообещал Питеру прийти не позже, чем без четверти час, так что Питер ждал его, читая книгу. Я не чувствовал усталости и решил закончить главу, поэтому предложил ему прийти ко мне в комнату и ждать там.

Я работал. Питер читал. Время текло медленно. Вдруг я взглянул на часы и обнаружил, что уже четверть второго. Питер задремал в кресле. Как раз в тот момент, когда я раздумывал, будить его или нет, я услышал, как Отто поднимается по лестнице. Чувствовалось, что он пьян. Не найдя никого в их комнате, он с шумом распахнул мою дверь. Питер вздрогнул.

Отто, улыбаясь, стоял, лениво прислонясь к дверному косяку. Отпустив мне полупьяное приветствие, он обратился к Питеру:

– Ты все это время читал?

– Да, – сказал Питер сдержанно.

– Зачем? – Отто бессмысленно улыбнулся.

– Потому что я не мог уснуть.

– Почему ты не мог уснуть?

– Ты прекрасно знаешь, – процедил Питер сквозь зубы.

Отто зевнул в своей до предела оскорбительной манере.

– Не знаю и знать не хочу… Не поднимай шума.

Питер встал.

– Свинья, – сказал он, ударив Отто по лицу ладонью. Отто не пытался защищаться. Своими яркими маленькими глазками он ужасно мстительно посмотрел на Питера.

– Отлично. – Язык у него заплетался. – Завтра я возвращаюсь в Берлин.

Он нетвердо повернулся на каблуках.

– Отто, постой, – сказал Питер. Я видел, что еще минута, и у него брызнут слезы от бессильной ярости. Он последовал за Отто на лестничную площадку.

– Ах, оставь меня в покое, – сказал Отто. – Я устал от тебя. Я хочу спать. Завтра я возвращаюсь в Берлин.

На следующее утро, однако, мир был восстановлен, хотя и дорогой ценой. Раскаянье Отто вылилось в неожиданную вспышку родственных чувств.

– Я тут наслаждаюсь жизнью и даже не вспоминаю о семье… Бедная мама должна работать, как лошадь, а у нее так плохо с легкими… Давай пошлем ей денег, а, Питер? Пошлем ей пятьдесят марок…

Щедрость Отто напомнила ему о собственных нуждах. Кроме денег для фрау Новак, Питера убедили дать Отто сто восемьдесят марок на новый костюм, а также пару туфель, халат и шляпу.

В ответ на эти траты Отто предложил прекратить всякие отношения с учительницей. Как выяснилось, она все равно собиралась уезжать. После ужина мы видели, что она прогуливается возле нашего дома.

– Пусть ждет, пока не устанет, – сказал Отто. – Я не собираюсь выходить к ней.

Тогда девушка, расхрабрившись, принялась насвистывать, чем вызвала у Отто взрыв ликования. Распахнув окно, он стал отплясывать, размахивал руками и отвратительно гримасничал перед учительницей, которая, казалось, лишилась дара речи от удивления при виде этого необычайного представления.