Я покачал головой, считая себя неспособным к такой задаче. Я боялся, что девочки с негодованием отнесутся к моему отъезду. Они были слишком малы, чтобы остаться без родителей.

— Джон, — сказал он, — вполне естественно, что ты колеблешься. Ты только что узнал обо всем. Поезжай в Англию и поговори с матерью, и только тогда прими решение. Помнишь, что Полуночник всегда говорил при расставании?

— Иди не спеша.

— Точно. Скорпионы могут прятаться за каждым камнем. Нет ничего страшного в том, чтобы подождать несколько дней и решить, как лучше приняться за дело.

Цитируя изречение Соломона, я сказал:

— «Как птица, покинувшая гнездо свое, так человек, покинувший место свое…» Я ничего не знаю об Америке.

— Да, — засмеялся он. — Но ведь в твоих жилах течет еврейская кровь. Возьми хлеб, всходя на борт корабля, и преврати весь мир в эрув — свой символический дом.

— Это нелепо, Бенджамин.

— Конечно, нелепо. Но человек, желающий спасти мир, не должен пренебрегать даже нелепыми действиями.

— Нельзя больше медлить! Вдруг Полуночник сейчас в опасности?

Бенджамин помрачнел.

— Не совершай ошибки. Если Полуночник еще жив, он наверняка находится в опасности, ведь речь идет о рабстве. Я скажу тебе еще одну вещь: пока хоть один мужчина или женщина остается рабом, Мессия не придет в наш мир. Если мы не создадим наш рай своими собственными руками, мы никогда не увидим Его.

Скорее всего, Бенджамин заранее знал, что после чтения писем мне сразу захочется поехать в Америку, потому что он достал из кармана плаща детскую погремушку, которую Полуночник использовал в сражении с Гиеной. Очевидно, отец сохранил ее и передал аптекарю.

— Отдай это Полуночнику, вместе с благословением от меня. Расскажи ему, что я продолжал нашу работу все эти годы — и что я искал его. Не прошло ни одного дня, чтобы я не думал о нем.

Через несколько минут он накинул плащ, крепко обнял меня и отправился в путь. Когда я стоял в двери, мое сердце сильно колотилось, и мне хотелось умолять его не покидать меня. Но я отогнал от себя мысли о смерти и вечной разлуке, сочтя их признаком малодушия.

Почему хороший человек способен на дурной поступок? После того как часы пробили два, я понял, что могу задать этот вопрос не только в отношении своего отца, но и в отношении Полуночника и матери — ведь и они тоже совершили предательство.

Мне казалось, что все трое поступили со мной очень несправедливо. Из-за их лжи я словно бы лишился якоря и был выведен в открытое море, их скрытность привела к крушению моего корабля. Они охотно принесли меня в жертву, чтобы продолжать свою тайную жизнь.

Я возмущался всеми троими, но отца проклинал больше всего. Он совершил подлый и трусливый поступок, и я не мог не презирать его.

Я проснулся на рассвете, задыхаясь, объятый ужасом, с мыслью, что до сих пор не выкопал свои сокровища, которые спрятал перед первым нашествием французов, в том числе и перо Полуночника. Прежде чем отправляться в Лондон, я должен был достать их.

Спустившись по лестнице, закутанный только в одеяло, я выбежал в сад. Среди колючих сорняков я присел на корточки и начал неистово рыть землю.

Я выкопал три ямы, прежде чем мне удалось найти амулет и маски Даниэля, вырезанную нами сойку, колчан, стрелы и перо Полуночника, а также плитку Жильберто с изображением тритона. Все они были покрыты грязью, но годы, проведенные под землей, не слишком сказались на их состоянии. Прижав их к голой груди, я станцевал джигу на дрожащих ногах. Затем я забросал ямы землей, встал на колени и разрыдался.

Позже утром, сам того не ожидая, я снова зарыл маску лягушки, принадлежащую Даниэлю, нашу сойку, колчан Полуночника и все остальные предметы, кроме одной стрелы, чтобы хоть какая-то частица меня и моих близких осталась в Порту во время моего путешествия. В это время я уже точно знал, что поеду в Нью-Йорк и буду искать Полуночника, сколько бы времени это ни заняло. Я не испытывал чувства страха, потому что видел в своих ногах Богомола. Я нашел то, что было утрачено.

Власть молчания

Я пока не собираюсь рассказывать, кто это сделал. Потому что стоит мне хотя бы шепнуть об этом, и моим друзьям из Ривер-Бенда придется расплачиваться за мою беспечность. Я уже видела, как из-за меня погиб один хороший человек, и не хочу подставлять еще кого-нибудь. Нет, сэр. Миссис Энн еще не поздно попросить своего нового мужа затянуть веревку на шее любого, кто полезет не в свое дело, и вздернуть еще одно одолженное тело на ближайшем дубе. Я говорю одолженное, потому что наши уши, пальцы на руках и даже пальцы на ногах нам не принадлежат. Я убедилась в этом, когда мне было двенадцать, и забывать об этом не собираюсь.

Мой папа как-то сказал мне, что хозяин пытается завладеть даже нашими снами — чтобы опутать наши крылья своими цепями, — так он выразился. Я чертовски уверена, что моими он завладел, потому что я-то, черт побери, никогда во сне не летала и крыльями не махала.

Я помню момент, когда поняла, что мои сны пропали подчистую — несколько лет назад, в декабре. В мягкий рассвет моей комнаты пришло то, что я в последний раз видела во сне: я иду себе по большой улице, больше, чем любая в Чарльстоне, в городе из красного кирпича, похожем на крепость, строившуюся на века. Я пела, потому что нигде не видела ни сорняков, ни риса. Снег, о котором я лишь читала в книгах, покрывал фонарные столбы, и кареты, и крыши домов, и был он таким белым, что слезы жгли мне глаза. Потом мне на лицо стало падать что-то колючее и мокрое, и я увидела, что все небо заполнено миллионами благословенных снежинок, они были живыми, как бабочки, которых удерживает властное дыхание Господа, о котором Моисей пишет в Библии. Я дрожала, но это было хорошо, потому что я понимала — в месте, где царит такой сильный холод, не сумеет выжить ничто из Ривер-Бенда или Южной Каролины.

Я думала о той девочке и о том городе каждый день, и вероятность того, что они могут быть настоящими, так меня измучила, что я больше не могла сказать «нет». «Ты можешь потерять себя, если будешь слишком часто говорить „нет“ той ночи, что внутри тебя», — так часто повторял мне папа. А уж он-то понимал, что означает терять.

Белые думают, что убийства совершил надсмотрщик. Во всяком случае, так они писали в своих газетах. Никто не знает, что они думают на самом деле, и меньше всех — я. Не такая уж я и умная. Была бы я умной, Ткач, может, еще был бы жив.

Поэтому пока я и не шепну, кто это сделал. Не могу сказать, что я такая уж сильная, но молчать умею.

Я не собираюсь рассказывать и о том, почему убили наших хозяев. Вам придется выяснять это самим. А уж там, как получится — то ли в этом есть смысл, то ли нет. Это как с Богомолом — он или есть на плантации, или его там нет. И никаких вероятно или может быть.