на вид. Хюльду и Мерритта разделили (Хюльда все еще держала Оуэйна, как шаль стыдливости) и тщательнейшим образом допросили, что, в общем-то, не было проблемой, потому что Мерритту не о чем было лгать. В конце концов мисс Хэй выступила вперед и занялась всем, помогая силам закона, расчищая беспорядок, избавляя их от… тела. К рассвету, после самой странной и опасной ночи в его жизни, Мерритта и Хюльду отпустили.

Так он и оказался в Бостоне в середине утра, подавляя зевок, пока стоял, облокотившись на беленую кирпичную стену отеля «Брайт Бэй», где, как предполагалось, скрытно располагался БИХОК. Он рассеянно теребил бинт на руке, там, где Сайлас обжег его метким ударом молнии. Оуэйн нервно приплясывал у его ног, осматривая город, принюхиваясь к людям, проходящим мимо. Интересно, насколько разум этого существа принадлежит дворняжке, а насколько – мальчику? Он явно быстро оправился.

Оуэйн повеселел и приподнял свои висячие уши. Мерритт обернулся и увидел, как Хюльда выскальзывает из задней двери, перекинув свою надежную сумку через плечо, все ее повязки прикрыты скромным платьем с воротничком, застегнутым до самого подбородка. Несмотря на долгую и тяжелую ночь, она умудрялась не казаться измотанной, хотя прическа ее выглядела так, будто кто-то затащил ее в постель самым страстным образом. Мерритт прикусил ухмылку и не стал делиться с ней этим сравнением.

Подойдя к нему, она протянула папку:

– Вот.

Он выпрямился и взял бумаги, открыл первую страницу.

– Что это?

Она прикусила губы.

– Это информация о твоем отце. То есть о том, кого я считаю твоим отцом.

Мерритт опустил бумаги, не читая их.

– Понятно.

– Когда будешь готов. – Она потерла руки, как будто перчатки были ей не совсем впору. – Если я права, то Оуэйн – твой пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра… двоюродный дедушка. Плюс-минус.

Бумаги стальными листами повисли в его руке. Он взглянул на собаку, которая гавкнула рядом с ним, виляя хвостом.

– Спасибо. – Не зная, что делать, он сунул папку под мышку. Постоял. Нахмурился.

– Ты в порядке? – спросила Хюльда.

Он покачал головой.

– Разве кто-то из нас в порядке?

Хюльда пожала плечами, и он добавил:

– Я должен жалеть об этом, да?

Она изучающе смотрела на него.

– О чем?

– О том, что убил его, – сказал он мягче. – Прошлой ночью я убил человека. Но я… Я не жалею об этом. Разве я не должен жалеть? Чувствовать вину?

Хюльда прерывисто вдохнула.

– Мистер Хогвуд не был хорошим человеком. Ты сделал то, что должен был. – Его плечи расслабились. Она подняла к нему руку, но опустила. – Ты спас меня. Никто не стал бы тебя винить.

– А я думаю, это ты спасла меня.

Ее губы изогнулись в улыбке.

– Не важно.

Он медленно кивнул, позволяя этому отпущению грехов омыть его.

– Ну что ж. Пойдем?

Он шагнул на улицу, но остановился, когда Хюльда не последовала за ним.

Она вздохнула.

– Я не знаю, Мерритт. Мое положение в БИХОКе довольно… шаткое. – Она шепотом рассказала об участии мисс Хэй во всем этом, когда они ехали сюда в повозке патрульных. – Я даже не знаю, есть ли у меня вообще еще работа… и все мои вещи здесь. Но я не хочу здесь оставаться.

Он пожал плечом, в груди разрасталась надежда.

– Ты можешь собрать сумку. Послать за остальными вещами.

Легкая улыбка мелькнула на ее губах.

– Я не уверена, что это будет… уместно, учитывая обстоятельства.

Мерритт поник.

– Конечно же. – Он оглянулся на отель. – Тогда куда ты пойдешь?

Потирая заднюю часть шеи, Хюльда сказала:

– Поеду к сестре, наверное. Она живет не так и далеко отсюда. Пока все… не прояснится.

Он перенес вес на другую ногу.

– А когда все прояснится?

Она теребила края одежды.

– Я не уверена.

Мимо проехала открытая коляска.

– Камень общения все еще у тебя? – спросил он.

Она похлопала по сумке.

– Конечно.

Он кивнул, не зная, что еще сказать, или куда девать руки.

– Ну, тогда…

Она распрямила спину.

– Мне нужно… собрать вещи, пока Мира не вернулась.

– Наверное, хорошая идея.

– Но я оставлю записку.

Он улыбнулся:

– Это тоже хорошая идея.

Они неловко постояли еще минутку, потом Мерритт наконец отвернулся и направился к причалу. Он оглянулся лишь раз. Хюльда все еще смотрела на него.

«Она не вернется?» – спросил веселый молодой голос в его голове.

Он остановился. В его сторону верхом ехал мужчина, так что он быстро перешел на другую сторону улицы, Оуэйн следовал за ним по пятам. Мерритту потребовалась секунда, чтобы понять, что голос принадлежал собаке.

– Эм. – Он точно не знал, что делать со всей этой магией. Он даже не мог точно сказать, верит ли в нее. Может, содержимое папки его убедит… папки, читать которую у него не было никакого желания. Пока что. Но, несмотря на странность и невероятность второго голоса в его голове, удивление сменилось тяжестью. Он оглянулся во второй раз, но не увидел ее.

– Я не знаю, Оуэйн, – признался он. – Я не знаю.

* * *

Мерритту понадобилось три дня, чтобы открыть ту папку, что ему завещала Хюльда. Вначале шло семейное древо с подчеркнутым именем Нельсона Сатклиффа.

Мерритт уставился на него. Кэттлкорн был городком приличного размера; он отчасти ожидал, что не будет знаком с этим человеком. Но Сатклиффа он знал. Констебля Сатклиффа, то есть. У него была жена и трое сыновей, все младше Мерритта. Его… братья?

Он заглянул в записи под древом; лишь через минуту он сообразил, что это – магические метки. Если это взято из Генеалогического общества распространения магии, то в них был смысл. Его глаза пробежались по ветвям, отмечая множество Х, Ох и, по одной из веток, Об. Общение. Кажется, эти чары превалировали у его предков. Именно общение привело его к могильной плите Оуэйна. И это значило… что? Что трава и тростник говорили с ним? У него было то же чувство, когда он искал Хюльду в темноте. А потом те искаженные штуки в лаборатории Сайласа…

Мерритта передернуло, и он оттащил свои мысли от вызывающих содрогание воспоминаний, вновь сосредоточившись на своей родословной. Все верно, отцовская линия Нельсона Сатклиффа вела прямиком к Манселям, хотя имя Оуэйна в документах не было указано. Он потратил всего секунду, чтобы вписать его.

Глаза вернулись к Нельсону Сатклиффу.

– Давай-ка кое-что проясним, – сказал он листу бумаги. – У тебя был роман с моей матерью, которая родила меня, и мой отец об этом знал. Поэтому он так и хамил мне всю мою жизнь, но то ли из-за давления общества, то ли из-за какого-то подобия совести он