Она: Сегодня, пожалуй, полсотни…

Он: Полета? Слушай, сестричка, я знаю, я - дурак. Но у меня нет золотой жилы.

Она: Ты за прежнее? Хочешь, чтоб мы еще раз повторили все заново?

Он (с сожалением вытаскивает бумажник, кладет его на стол): Чего хочешь?

Она: Я уже сказала тебе.

Он: Я хочу сказать, что пить будешь? Ты же не собираешься бежать, даже не выпив?

Она: Ну ладно… тогда коктейль из шампанского.

Он: Пива ты никогда не пьешь, а? (Поигрывает бумажником.)

Она: Что ты вертишь бумажником у меня под носом? Унижаешь?

Он: Ну, это не так-то просто. (Пауза.) Знаешь, я сидел тут, ждал и думал, чем бы тебя порадовать по-настоящему? Ты этого не заслуживаешь, но какого рожна! Будь я поумнее, не сидел бы я здесь с тобой. (Пауза.) Так знаешь, о чем я думал? О том, как сделать тебя счастливой. Ты вроде бы красивая, но несчастнее тебя я вообще девушки не встречал. Я и сам не оптимист, не красавец и с каждым днем нее больше разваливаюсь и все-таки не могу сказать, что так уж несчастен. Какого черта! У меня все-таки есть одна нога. И я могу прыгать на ней. И время от времени я даже смеюсь - пусть над самим собой. Но знаешь - я ни разу не слышал, чтобы смеялась ты. Это ужасно. Ты вредишь себе, вот что…

Она (перебивая его): И все бы переменилось, если бы я вышла за тебя замуж?

Он: Да не то чтобы. Наша супружеская жизнь вряд ли стала бы цветущим раем. Но во всяком случае, я мог бы тебя обеспечить. И положил бы конец этому попрошайничеству и долгам.

Она: Если бы ты действительно хотел освободить меня, ты бы меня не покупал.

Он: Ну вот. Как на тебя похоже! Ты даже на миг не можешь предположить…

Она:…что у каждого из нас была бы своя личная жизнь?

Официант приносит коктейль из шампанского.

Он: Принеси еще один - леди хочет пить.

Она: Неужели необходимо затевать этот фарс снова и снова? Тебе не кажется, что он уже приелся?

Он: Мне - нет. У меня не осталось иллюзий. Но это способ общаться с тобой. Лучше уж говорить об этом, чем о больных и больницах.

Она: Значит, ты не веришь ни слову из того, что я тебе говорю?

Он: Я верю каждому твоему слову, потому что хочу верить. Должен же я верить во что-то, пусть даже в тебя.

Она: Пусть даже в меня?

Он: Ну ладно, ладно, ты знаешь, что я хочу сказать.

Она: Итак, ты считаешь, что я присосалась к тебе как пиявка.

Он: Пожалуй, точнее я не мог бы выразиться. Спасибо.

Она: Сколько сейчас времени, скажи, пожалуйста?

Он (смотрит на часы, лжет): Сейчас точно двадцать минут четвертого. (Делает вид, что испугался.) Но ты должна непременно выпить еще. Я приказал ему сделать еще один…

Она: Выпьешь сам, у меня нет времени.

Он (в отчаянии): Эй, официант, где тот коктейль, который я закатывал час назад? (Забывается и пробует встать со стула. Спотыкается и в изнеможении оседает снова.) Черт бы побрал эту ногу! Лучше уж обходиться деревянной культей. Черт бы побрал эту дерьмовую, гребаную войну! Извини, я забылся…

Чтобы успокоить его, Мона делает глоток из бокала, затем резко поднимается. - Я должна идти! - говорит она. И идет к двери.

-Обожди, обожди минуту! - кричит Ротермель. - Я вызову такси. - Он сует бумажник в карман и ковыляет за ней.

В такси сует бумажник ей в руку.

- Вот, пожалуйста, - говорит он. - Ты же знаешь, я просто шутил.

Мона хладнокровно отсчитывает несколько банкнотов и засовывает бумажник ему в боковой карман.

- Когда увидимся?

- Когда мне снова понадобятся деньги.

- Неужели тебе никогда ничего, кроме денег, не нужно?

Молчание. Они движутся по обезумевшим улицам Уихокена, находящегося, если верить атласу, в центре Нового Света, но имеющего не меньшие шансы претендовать на ранг бородавки на лике планеты Уран. Есть города, в которых оказываешься не иначе как в минуты отчаяния - или в полнолуние, когда вся взбудораженная эндокринная система начинает ходить ходуном. Эти города заложены тысячи световых лет назад людьми доисторического прошлого, у которых было одно утешение: они знали, что им не придется в них жить. В этой анахроничной схеме мироздания нетленно все, за вычетом фауны и флоры забытых геологических эпох. Все знакомо и все чуждо, на каждом углу можно сбиться с пути. Названия всех улиц здесь пишутся шиворот-навыворот.

Ротермель в отчаянии, ему грезится суматошная окопная жизнь. Ныне он - адвокат, хотя и одноногий. Он ненавидит бошей, лишивших его ноги, но в равной мере ненавидит и своих соотечественников. Но больше всего он ненавидит город, в котором родился. Он ненавидит и себя - за то, что пьет как сапожник. Он ненавидит все человечество и еще птиц, животных, деревья и солнечный свет. Все, что осталось ему от опостылевшего прошлого, это деньги… Он ненавидит и их. Каждый день, очнувшись от похмельного сна, он попадает в мир жидкой ртути. Преступления для него - такой же объект промысла, такой же товар, как для других - ячмень, пшеница или овес. Там, где он некогда парил, веселясь и ликуя, как жаворонок, он теперь ковыляет с опаской, кашляя, постанывая, хрипя. Утром того рокового боя он был молод, исполнен сил, мужественен. В тот день он расстрелял из пулемета гнездо бошей, положил двух лейтенантов из собственной бригады и собирался так же поступить с походной кухней. Но тем же вечером он лежал, умирая, в луже собственной крови и рыдал, как дитя. Мир двуногих обходил его стороной; ему уже не дано когда-либо в него влиться. И тщетно он издавал нечеловеческий вой. Тщетно возносил молитвы. Тщетно призывал мамочку. Война для него кончилась: он стал одной из ее реликвий.

Увидев Уихокен снова, он ощутил желание заползти под кровать матери и умереть. Он попросил показать ему комнату, где играл ребенком. Выглянул в сад из окна сверху и с отчаяния плюнул в него. Захлопнул дверь дома для старых друзей и пристрастился к бутылке. Между его прошлым и настоящим - века, и челнок его памяти беспрерывно снует взад и вперед. У него только один якорь спасения - его состояние. Но он относится к нему так же, как слепой - к обещанию подарить ему белую трость.

И вот как-то вечером, когда он сидит один-одинешенек за столиком в одном из баров Виллидж, к нему подходит женщина и протягивает «натюрморт». Он приглашает ее присесть. Заказывает ей обед. Терпеливо выслушивает истории, которые она рассказывает. Забывает, что у него искусственная нога, забывает, что когда-то была война. И неожиданно сознает, что любит эту женщину. Ей необязательно любить его, ей нужно только быть. Не согласится ли она время от времени с ним встречаться, всего лишь на несколько минут, тогда жизнь снова обретет для него смысл.

Ротермель грезит. Он забывает все душераздирающие сцены, что противоречат этому идиллическому образу. Ради нее он готов на все, даже сейчас.