Вильгельм III Оранский был не из тех, кого можно отговорить от задуманного. Несколько месяцев он наседал на декана, убеждая принять пост, который для него определил. Тиллотсон понимал, что многие священнослужители отнесутся к этому назначению с яростным негодованием. Они видели в Тиллотсоне «врага церкви, а не ее опору». Когда слухи о назначении Тиллотсона просочились за границу, говорили, что «настал конец государственной религии». Дабы порицание звучало совсем уж убийственно, его изрекали на латыни: «Actum est de Ecclesia Anglicana». Были и такие, кто считал, что их заслуги перед церковью, как до, так и после революции, дают им право притязать на высокий пост архиепископа. Как и многие другие, Тиллотсон по горькому опыту знал: успех порождает зависть, ненависть и злобу людей, которые его не добились. Его, такого доброго и мягкого, это приводило в уныние. И как человек глубоко порядочный он не хотел заступать место того, кто пострадал за свои убеждения.

Король отметал все доводы Тиллотсона. Как писал декан в другом письме к леди Рассел, король не любил повторять просьбы и не любил отказов. Тиллотсон очень полагался на суждение этой женщины и, находясь в расстройстве духа, написал ей еще раз, прося совета. Леди Рассел ответила, что его долг принести жертву – благородную жертву, писала она, – и не перечить долее желанию монарха. Декан сдался. Он попросил короля об аудиенции и сообщил о своей готовности принять сан архиепископа. Король «весьма милостиво сказал, что давно не получал столь приятных известий».

По просьбе Тиллотсона о назначении объявили только полгода спустя. В тот день он отправился в Ламбетский дворец – навестить смещенного архиепископа. Однако Санкрофт его не принял, и Тиллотсону пришлось отправиться восвояси. Королева потребовала, чтобы доктор Санкрофт покинул резиденцию, но тот решил не трогаться с места, пока его не выдворят по закону. После соответствующих юридических процедур смещенный архиепископ в сопровождении своего камергера и главы канцелярии сел в лодку и отправился в частный дом в Темпле.

Во дворец, чтобы вступить во владение, явился посланец генерального прокурора, но мажордом, имея приказ передать дворец только официальному представителю закона, не подчинился. Послали за помощником шерифа, и дворец был передан под его власть. Доктор Санкрофт вскоре уехал к себе на родину во Фрессингфилд – деревню в Суффолке, где спустя два года умер. Бернет описывает его как ученого мужа с величественными манерами, угрюмым взглядом и по-монашески строгого, настолько сухого, холодного, замкнутого и упрямого, что никто его не любил и мало кто уважал. Такого отношения Санкрофт не заслуживал. Он был скромный, сдержанный, задумчивый человек. Жизнь он вел простую и умеренную. Свифт в ответ на слова Бернета, обвинявшего Санкрофта в скупости, написал: «Дьявольская ложь». За много лет до события, о котором идет речь, Санкрофт оставил Кембридж, потому что не хотел нарушать присягу, данную Карлу I. Он обнаружил немалую храбрость, отказавшись читать в церкви «Декларацию о веротерпимости» короля Якова, приостанавливавшую действие законов против диссентеров. Тогда вместе с другими епископами, не подчинившимися королевской воле, его заключили в Тауэр и судили, и он был торжественно оправдан.

Кроме Санкрофта, принести присягу Вильгельму Оранскому и его супруге отказались семь епископов, отдельные главы и преподаватели колледжей и несколько приходских священников; все они тоже лишились должностей.

Маколей к таким людям ничего, кроме презрения, не испытывал. «Едва ли отыщется хоть один, – писал он, – способный обсуждать серьезные духовные или политические вопросы, едва ли отыщется хоть один, чьи писания не показывают крайней степени бессилия или крайней скудости ума». Возможно, он и прав, в конце концов, те, кто не присягал, искренне верили в права короля. Король – помазанник Божий и не бывает не прав. Да, Яков нарушил английские законы. Да, Яков подвергал преследованиям государственную церковь и хотел восстановить власть Рима, и потому долгом верных служителей церкви было подвергнуться гонениям, оказать вопреки святым заповедям своей религии сопротивление воле суверена. Именно за это приговорили к смерти лорда Рассела и Алджернона Сидни; многие верующие и ученые люди считали, что приговорили их справедливо. В утверждении, что Яков, бежав из страны, тем самым отказался от права на корону, не-присягнувшие видели лишь уловку. Ведь когда Карла I обезглавили, королем стал Карл II, который перед этим тоже бежал из Англии. Пока Яков жив – он и есть король, а Вильгельм и Мария – узурпаторы. Маколей мог бы проявить хоть немного снисхождения к людям, готовым ради своих принципов отказаться от почетных и выгодных должностей, а порой даже лишиться пристанища и добывать свой хлеб в поте лица.

Тиллотсон, разумеется, принес присягу, и можно не сомневаться, совершенно искренне. За несколько лет до того он произнес проповедь о допустимости клятвы и налагаемых ею обязательствах, в которой утверждал: «Несомненно виновен в клятвопреступлении тот, кто, давая клятву, имеет намерение ее исполнить, а после ею пренебрегает», – и еще добавлял, что клятвопреступление – самый отвратительный грех. Однако со своим британским здравым смыслом, который иностранцы часто принимают за двуличность, Тиллотсон полагал, что едва ли клятва связывает человека, если он по принуждению поклялся в том, в чем ни за что не поклялся бы по доброй воле («Папизм и его неизбежный спутник – деспотическая власть»).

В «Благодарственной проповеди по случаю нашего спасения принцем Оранским», которую Тиллотсон произнес перед старшинами «Линкольнз инн», он говорил о том, с какой легкостью свершилась революция – «без битв и почти без крови»: то был, без сомнения, Божий промысел. «И вслед за псалмопевцем мы можем сказать: это – от Господа, и есть дивно в очах наших»[100]. Старшины, надо полагать, его речь вполне одобрили.

После доктора Санкрофта дворец остался в плохом состоянии, и пока его приводили в порядок, Тиллотсон жил в резиденции декана. Когда все было готово, он переехал в Ламбет.

Партия неприсягнувших преследовала его с неослабевающей яростью. После казни несчастного лорда Рассела письмо, в котором Тиллотсон умолял того признать ошибки, напечатали, а теперь переиздали. В письме Тиллотсон недвусмысленно высказывал, что сопротивление королю есть грех, наказуемый как в том мире, так и в этом. Неприсягнувшие священнослужители спрашивали: как же его прежние взгляды согласуются с тем, что он подчиняется власти человека, которого все разумные люди считают узурпатором? На него стали писать жестокие пасквили. Авторов арестовали, и Тиллотсон отправился на прием к генеральному прокурору и искренне просил, чтобы никого не наказывали. Однажды архиепископу, когда у него находился знакомый, пришедший поздравить его с назначением, принесли какой-то пакет. В нем оказалась маска. «Архиепископ, не выказывая никаких чувств, беззаботно бросил ее на стол. Гость выразил крайнее удивление и возмущение подобным афронтом. Его преподобие только улыбнулся и, указывая на бумаги у себя на столе, сказал, что по сравнению с написанным пером это сущие пустяки». После смерти архиепископа среди его документов нашли связку бумаг, на которой он написал: «Пасквили. Господь да простит авторов. Я же простил».