разных миров. И они никогда не пересекаются.

— Значит, так в самом деле бывает? — быстро спросил Глеб.

Юрка зевнул:

— Много чего придумают в академиях. Только доказать не могут. Это сказки.

Я опять подумал про скважину.

— Если бы… — сказал я.

— Если бы… — повторил Глеб. — А давайте-ка ложиться, ребята! Завтра на рассвете надо освобождать гостиницу…

Мы погасили «сатурн» и легли на тугие надувные матрацы. На нижних нарах. Я слева от Глеба, Юрка и Янка справа. Стало тихо, в щели полезла трескотня ночных кузнечиков.

«Пора», — опять подумал я и приготовился заговорить о Клоуне. Наконец-то!

Янка сказал в темноте:

— Все кажется, что сейчас закряхтит в углу Ерема…

— Да, — согласился Глеб. — Скажет: «Пойду подышу на площадке».

— Ладно вам, и так тошно, — проворчал Юрка.

— Если тошно, разве обязательно молчать? — возразил Янка.

Глеб сказал ему:

— Жаль, что ты не взял сегодня скрипку… Может, было бы легче на душе.

«Вот сейчас расскажу про клоуна, будет вам легче», — подумал я. И сказал:

— Янка может и без скрипки. Он играл и на лунных лучах…

— Сейчас новолуние, — заметил Юрка.

Мы помолчали. Кузнечики надрывались за стенками вагона.

— Это неважно… — вдруг сказал Янка.

— Что? — спросил я.

— Что новолуние…

— Но лучей же нет.

— Я могу хоть на чем…

— Янка… это как «хоть на чем»? — осторожно спросил Юрка.

— Ну… на всем, что похоже на струны.

— И на проводах?

Я разозлился: чего Юрка придирается? Ну, ко мне это понятно, это по привычке. А к Янке-то зачем?

Янка сказал:

— Ну… пожалуйста.

— Разве до них дотянешься? — спросил я.

— Это неважно.

— Смычка́ нет, — напомнил я.

— Для этого не обязательно. Для такой музыки.

Тогда я спросил, будто меня толкнул кто-то:

— Янка… А на рельсах?

— Ну… пожалуйста. Только это будет не такая музыка…

— Какая не такая? — спросил Глеб.

— Не знаю… Не как на скрипке. Наверно, просто музыка рельсов… Нет, не знаю.

Глеб зашевелился.

— Янка… а как это — музыка рельсов?

Янка сказал:

— Зажги фонарь.

Свет «сатурна» ударил по глазам. Янка легко вскочил, пошел в угол к Ереминому сундуку, снял с гвоздя куртку (Ерема был без куртки, когда погиб, она «так и осталась в углу). Я удивился: зачем она Янке? Но оказалось, что под курткой висит на гвозде длинная металлическая линейка. Ерема ею пользовался, когда чертил Ваську. Янка взял линейку и пошел к выходу на площадку. Мы за ним. Янка попросил Глеба:

— Пожалуйста, возьми фонарь.

Глеб повесил фонарь на крючок под крышей площадки Свет разлетелся далеко-далеко, трава у вагона сделалась очень зеленой. На путях — и ближних, и дальних — заискрились рельсы. На рельсах задвигались наши вытянутые тени.

Янка сказал, будто извиняясь:

— Вы, пожалуйста, сядьте. Надо, чтобы только моя тень…

— Лучше сойдем, — предложил Глеб.

Мы спустились в траву. Встали у ржавых буферов. Было очень тихо. Кузнечики молчали, испуганные неожиданным светом. Янка встал на краю площадки, у подножки. Его тень выросла, вытянулась поперек путей. Взметнула великанскую руку с линейкой. Или со смычком? Тень смычка легла на рельсы длинной полосой, замерла. Потом шевельнулась, прошла по блестящим рельсам, как по струнам…

И это словно добавило тишины.

— Ничего не слышу, — прошептал Юрка.

— Помолчи, — сказал Глеб.

Я тоже ничего не слышал. Кроме тишины. Кроме того, что за горизонтом пропел сигнал локомотива. Красивый такой и печальный. Сигнал растаял в ночи, а ночь будто вздохнула, и вздох отозвался под небом, как внутри громадной гитары. Что-то совсем негромко зазвенело вокруг — в траве, в дальних тополях, в черной высоте надо мной. Зазвенело и запело еле слышно…

Это Янка играл? Или мне показалось? Не знаю. Только мне очень захотелось в дорогу. В дальнюю. Куда-то идти, ехать, лететь. И чтобы не знать, что там впереди…

Может быть, это в самом деле была музыка рельсов?

…Мелодия затихла, и мы молча поднялись в вагон. Повесили фонарь на гвоздь, вбитый в край верхней полки. Сами сели на нижнюю. Рядышком.

— Если так… — медленно проговорил Глеб. — Если есть эта теория, эти параллельные пространства, тогда ясно… Я уже думал про такое. Через Старые Горы идет железнодорожная линия. Через Колыч тоже. Идут себе параллельно, ничего не знают друг про друга. Старогорск и Колыч тоже… живут параллельно и ничего друг про друга не знают. А где-то есть стрелка. Соединение рельсовых линий. Где-то мой поезд эту стрелку проскочил и привез меня сюда. Все очень просто.

— Вовсе даже не просто, — сказал я. — Параллельные пространства нигде не пересекаются. И не соединяются. Параллельные линии тоже. Про это в первом классе учат.

— В бесконечности могут пересекаться, — возразил Глеб. — Это всякий школьник тоже знает.

— В бесконечности! А ты ехал всего два часа.

Янка засмеялся:

— На этот раз бесконечности хватило двух часов.

— Наверно, — сказал Глеб. — А может быть, и в другой раз хватит?

— Скучаешь по Колычу? — спросил Юрка.

— Скучаю?.. Я уже про это говорил: здесь я робинзон, а там на своем месте.

— Можно и здесь работу найти, — сказал я. Потому что не хотелось, чтобы Глеб куда-то уходил.

— Я, ребята, всю жизнь мечтал книжку написать. А здесь… Я не знаю.

— Значит, хочешь искать стрелку? — спросил Янка.

— Только неизвестно, на каком поезде туда ехать, — усмехнулся Глеб.

Янка встал.

— А зачем поезд? Мы и так на колесах. — Он запустил пальцы в кармашек на клетчатой рубашке Глеба. Выдернул ампулу с искоркой. Быстро пошел в конец вагона, сел там на корточки. Оглянулся на нас.

— Ось под полом где-то здесь, да?

Мы подскочили к Янке. Он осторожно вложил ампулу в мелкую выемку на дощатом полу…

И ничего не случилось.

Сначала — ничего. Только я услышал гудение, как в перегретом энергосборнике. Потом «Курятник» задрожал, и под полом раздался скрежет (уже после я сообразил, что это отдирали себя от рельсов приржавевшие колеса). Вагон дернулся. Так дернулся, что я полетел с ног. Юрка упал на меня. Мы вскочили. Пол встряхивало, фонарь на гвозде сильно качался и разбрасывал тени.

— Едем! — крикнул Янка.

Глеб стоял,