— Спасибо, — просто сказал он.

Ники не знала, что сказать. Несмотря на следы побоев, выражение его глаз осталось прежним, он не боялся смотреть ей прямо в лицо. Она первая отвела взгляд, взяла салфетку, в которую были завернуты бинты, и нежно провела ею по его лицу.

— Митч очень сильно избил тебя? — с нежностью спросила она.

Кейн пожал плечами:

— Возможно, я выгляжу хуже, чем чувствую себя на самом деле. — Он немного помолчал. — Тебе не следовало приходить сюда. Твой дядя…

— Это он велел мне сюда идти.

Его глаза широко открылись, затем он снова прикрыл их.

— Я сказал ему все, что знаю.

— Расскажи мне о своем друге, — не очень уверенно попросила она.

— Его повесят через неделю, — резко ответил Кейн. — Может быть, даже раньше. Я потерял счет дням.

— Ты, должно быть, его любишь… очень любишь.

Кейн попытался устроиться поудобнее. Впервые за время ее визита он отвел от нее взгляд, уставился на дверь за ее спиной и ничего не ответил. Он опять погрузился в свои мысли.

— Я хочу понять, — сделала она еще одну попытку вызвать его на разговор.

Наконец он посмотрел на нее. Боль исказила его лицо.

— Я очень люблю его и… тебя. Чертовски сильно. Никогда не думай, что я тебя не любил, — казалось, эти слова давались ему с большим трудом.

Ники не могла больше сдерживаться. Она уронила салфетку и коснулась его лица. Дотрагиваться до него, почувствовать его рот, его заросший щетиной подбородок, его шрам. Просто погладить его — неужели никогда больше она не сможет это сделать!

— Я люблю тебя, — произнесла она, с трудом сдерживая рыдания.

— Я знаю, — сказал он. — Я бы сделал все, чтобы предотвратить это. Я думал, что смогу, потому что я ужасно хотел убить двух зайцев и надеялся, что у меня это получится, — горько добавил он. — Но я ошибся.

— Если бы ты сказал мне…

— И что бы ты тогда сделала? — спросил он. — Сказав тебе, я бы поставил и тебя перед этим чертовым выбором. Я не мог так поступить с тобой.

— Но ты все равно заставил меня выбирать, — прошептала она. — Я не могла сказать дяде того, что ты рассказал мне. И он это понял.

Кейн тихо выругался, так тихо, что она почти не расслышала.

— А Робин, что он знает?

— Ничего. Пока ничего.

На его щеке снова стал подергиваться мускул.

— Так твой дядя отсылает вас отсюда?

— Да.

— Хорошо, — сказал он, затем отвернулся. — Спасибо тебе за воду. Тебе лучше идти.

— А ты? — спросила она.

Он пожал плечами:

— Обо мне не стоит беспокоиться. Ты должна заботиться о Робине. Не позволяй ему… нарушать закон.

— Он говорит, что его ястреб уже научился охотиться, — с отчаянием в голосе прошептала Ники.

Кейн улыбнулся. Так, как улыбался раньше. Медленно, лениво и нежно. Ее сердце снова заныло. Она попыталась сдержаться, но не смогла.

— Что случится, если дядя Нат позволит тебе уйти?

Его глаза сузились:

— А зачем ему это?

— Возможно, он нуждается в твоей помощи.

— Ты знаешь, что происходит, когда я пытаюсь помочь, — он грустно рассмеялся. — Все мои благие намерения ведут других людей в ад. Разве ты этого еще не поняла?

— Но что бы ты стал делать? — настаивала она.

— Я бы сделал все, чтобы с тобой и Робином все было в порядке.

— А затем? — Она не была уверена, что так уж хочет услышать ответ на свой вопрос. Но ее вопрос как бы повис между ними. Она спрашивала, есть ли у них хоть какая-то надежда на счастливое будущее. Она открыла ему свое сердце, подавила собственную гордость, но она должна была это узнать.

Он медлил с ответом, и сердце ее упало. Он не хотел ее. Он был достаточно честен с ней, чтобы не лгать.

Ее чувства не могли не отразиться в глазах.

— Ники, — произнес он с отчаянием в голосе. — В случае успешной операции помилуют Дэйви, но не меня.

— Что ты этим хочешь сказать? — прошептала она.

— Я должен вернуться в тюрьму, — коротко объяснил он. — Дэйви не освободят, если я не вернусь. У меня нет будущего.

В крайнем замешательстве Ники уставилась на него. Он ничего со всего этого не получает? Он все это сделал только ради друга? Она-то думала, что он хотел выдать полиции Логовище хотя бы отчасти для себя. Она почти задыхалась. Но если он вернется в тюрьму, они исполнят вынесенный ему смертный приговор. Нет, конечно же, они должны его смягчить. Но лицо Кейна говорило другое. Оно казалось гранитным изваянием, на котором горели полные отчаяния глаза.

— Я не понимаю, — наконец произнесла она.

— Так договорились, — объяснил он. — Помилуют либо Дэйви, либо меня.

— Почему? Почему жизнь этого человека так важна для тебя?

Кейн попробовал пошевелиться, и в тот же момент его лицо исказила гримаса боли. Девушка ничем не могла ему помочь. У нее не было ни ключей от его оков, ни оружия. Позволить себе обмануть Митча она тоже не могла.

— Почему? — повторила она.

Он улыбнулся. Это была такая нежная, добрая и печальная улыбка, что сердце ее чуть не разорвалось от боли и сострадания.

— У меня нет семьи, Ники, даже такой, как у тебя, — ответил он. — Мать умерла при моем рождении, и с того самого дня отец возненавидел меня. Он назвал меня Кейном и вложил в это имя весь свой религиозный фанатизм. Он задался целью выбить из меня дьявола. Дэйви жил на соседнем ранчо. Он частенько приносил мне еду, прятал от отца, учил читать. Однажды мой отец обнаружил это и начал меня бить. Дэйви всего на год старше меня, но он все-таки набросился на моего отца, пытаясь меня защищать. Он чуть не погиб из-за своей храбрости, и его отец сказал моему отцу, что сам с ним разберется, если тот хоть раз тронет Дэйви или меня. Честно говоря, я думаю, что, если бы не Дэйви, меня бы уже давно не была в живых… — Кейн просто не в состоянии был продолжать.

Ники всхлипнула и положила руку на ногу Кейна, чтобы чувствовать его тепло.

Спустя какое-то время он продолжал охрипшим голосом:

— Несколько месяцев спустя мой отец покончил с собой. Семья Дэйви взяла меня к себе и вырастила как собственного ребенка. Дэйви женился, у них родился сын — мой крестник. Его близкие умерли за год до начала войны. Он пытался возродить ранчо, пока я был в армии. У Дэйви были жена и сын, у меня же не было ничего своего. Я думал, что, возможно, армия даст мне это.

— Но твои надежды не оправдались? — спросила Ники.

— Никогда не позволяй никому говорить, что война — это приключение, — сухо сказал он. — Это кровь и страх, боль и горе. Не бояться всего этого нельзя. Смерть очень капризна. Она делает что хочет: рядом с тобой вдруг умирает человек, а ты все еще жив. Ты уже стараешься ни к кому не привязываться, перестаешь хотеть обладать чем-то, так как терять это чертовски трудно.