Когда страсти доходят до крайнего предела, они подчиняют нас могучей силе опьянения, не сравнимого с жалким угаром вина или опиума. Ясность, которую приобретают тогда мысли, обостренная тонкость взволнованных чувств вызывают явления самые необычайные и неожиданные. Находясь под тиранической властью одной-единственной мысли, люди иногда отчетливо видят предметы почти неуловимые, тогда как вещи вполне осязаемые как будто для них не существуют. Такое опьянение, преображающее бытие реальное в жизнь лунатика, охватило и мадмуазель де Верней, когда она прочла письмо маркиза и поспешила устроить все так, чтобы он не мог избегнуть ее мести, так же как недавно она старалась все подготовить к первому празднику своей любви. Но когда она увидела, что по собственному ее требованию дом окружили тройным рядом штыков, в душе ее, казалось, внезапно блеснул свет. Она поразмыслила над своими поступками и с ужасом подумала, что совершила преступление. В порыве раскаяния она бросилась к двери и на минуту застыла у порога, пытаясь обдумать что-то, но не могла закончить ни одной мысли. Неуверенность во всех своих действиях так поглотила ее, что она не могла понять, почему стоит в передней своего дома и держит за руку какого-то незнакомого мальчика. Перед ее глазами плавали тысячи искр, сливаясь в огненные языки. Она принялась ходить по комнатам, чтобы стряхнуть с себя тяжелое оцепенение, но, словно во сне, все вокруг потеряло для нее обычную свою форму и цвет. С непривычной неистовой силой она сжимала руку мальчика и, увлекая его за собой, шагала так стремительно, точно потеряла рассудок. Она пробежала через гостиную и никого не заметила там, хотя в комнате было трое мужчин, которые с поклоном расступились, чтобы дать ей пройти.

— Вот она, — сказал один.

— Как она хороша! — воскликнул священник.

— Да, — отозвался первый, — но как она бледна, взволнованна!

— И как рассеянна! — добавил третий. — Она даже не заметила нас.

У дверей своей спальни мадмуазель де Верней увидела кроткое, радостное лицо Франсины. Бретонка сказала ей на ухо:

— Он здесь, Мари!

Мадмуазель де Верней очнулась, поглядела пристально на мальчика, которого держала за руку, и, узнав его, сказала Франсине:

— Если хочешь, чтобы я осталась жива, запри этого мальчугана, стереги его хорошенько, не дай ему убежать.

Она произнесла эти слова очень медленно, не отрывая от двери ужасного, застывшего взгляда, словно сквозь толстые доски видела свою жертву. Тихо открыла она дверь и, не оборачиваясь, закрыла ее за собою, заметив, что у камина стоит маркиз. Костюм Монторана не был очень изысканным, но все же казался праздничным, нарядным и увеличивал блеск красоты, которой все женщины наделяют любимого человека. Увидев Монторана, мадмуазель де Верней обрела самообладание. Ее неподвижные, судорожно сжатые губы шевельнулись, приоткрыв белизну зубов, и застыли в улыбке, скорее грозной, чем сладострастной. Она медленно подошла к маркизу и, указывая на часы, сказала:

— Человек, достойный любви, конечно, заслуживает, чтобы его подождали!..

Но, обессилев от бурного волнения, она не могла стоять и опустилась на диван у камина.

— Дорогая моя Мари, как вы пленительны, когда гневаетесь, — сказал маркиз, садясь рядом с нею; он взял ее за руку, и она не отняла руки, но не подарила его взглядом, хотя он молил ее об этом. — Я надеюсь, — продолжал он ласковым голосом, — что через минуту Мари очень пожалеет, зачем она не захотела даже повернуть голову к своему счастливому мужу.

Мадмуазель де Верней круто повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Что означает этот грозный взгляд? — продолжал он, улыбаясь. — Какая у тебя горячая рука! Любимая моя, что с тобою?

— Любимая? — повторила она глухим, дрогнувшим голосом.

— Да, любимая! — сказал он и, опустившись перед ней на колени, покрыл поцелуями ее руки. — Я твой на всю жизнь!

Она резко оттолкнула его и поднялась. Черты ее лица исказились, и, засмеявшись как безумная, она сказала:

— Ты сам не веришь ни одному своему слову. Ты лжешь, как самый последний негодяй!

Она бросилась к кинжалу, лежавшему возле вазы с цветами, и клинок сверкнул на волосок от груди удивленного Монторана.

— Нет, — сказала она, бросив оружие на пол, — я не убью тебя: для этого я недостаточно уважаю тебя. Не прольют твою кровь и солдаты: ты этого не достоин. И я вижу, что только палач...

Она с трудом, чуть слышно произносила эти слова и топала ногой, как избалованный, нетерпеливый ребенок. Маркиз подошел к ней и попытался обнять ее.

— Не прикасайтесь ко мне! — воскликнула она и с ужасом отпрянула от него.

— Она лишилась рассудка! — в отчаянии крикнул маркиз.

— Да, лишилась, — повторила она, — но еще не настолько, чтобы стать твоей игрушкой... Чего бы я не простила истинной страсти! Но стремиться обладать мною без любви... и написать об этом...

— Кому же я написал? — спросил он с неподдельным удивлением.

— Той целомудренной женщине, которая хотела меня убить.

Маркиз побледнел и так крепко сжал спинку кресла, за которую держался, что чуть не сломал ее.

— Если только госпожа дю Га способна была сделать еще какую-нибудь гнусность...

Мадмуазель де Верней стала искать письмо и не нашла его, тогда она позвала Франсину. Бретонка вошла.

— Где письмо?

— Его взял господин Корантен.

— Корантен?! Ах!.. Теперь я все понимаю!.. Он сам написал письмо, он обманул меня с дьявольским искусством, как он всегда обманывает.

Она пронзительно закричала, рухнула на диван, и слезы хлынули из ее глаз. Уверенность была не менее ужасной, чем сомнение.

Маркиз бросился к ногам возлюбленной, прижал ее к груди и раз десять повторил единственные слова, которые мог произнести:

— Не надо плакать, ангел мой! Что же тут дурного? Твои оскорбления были полны любви. Не плачь же, не плачь! Я люблю тебя, по-прежнему люблю.

Вдруг он почувствовал, что она с нечеловеческой силой обхватила его руками, и сквозь рыдания у нее вырвались слова:

— Ты все еще любишь меня?

— А ты в этом сомневаешься? — спросил он почти грустно.

Она вырвалась из его объятий и словно в испуге и в смущении отбежала от него.

— Сомневаюсь?.. — воскликнула она.

Маркиз улыбнулся с такой ласковой насмешкой, что слова замерли у нее на устах. Она молча позволила взять себя за руку и подвести к порогу двери. В глубине гостиной она увидела алтарь, наспех устроенный в ее отсутствие. Священник уже был в облачении. Зажженные свечи отбрасывали на потолок отблески, светлые, как надежда. Двое мужчин поклонились ей. Она узнала графа де Бована и барона дю Геника — это были два свидетеля, выбранные Монтораном.

— Неужели ты опять откажешь мне? — тихо спросил маркиз.