— Болтун ты прирожденный, — сказал Консул с нежностью.

— Нет, постойте, — запротестовал я. — Вы еще не рассказали, как, какими методами вы хотели лепить из меня своего супер-пупер-агента. Держали бы в клетке? Кормили бы сырым мясом? Били бы палками за провинность?

— Не говори глупостей, — смутился Забродский.

— Если это глупости — тогда чем я вам не подхожу? Что такое особенное я упустил, прожив эти годы с мамой, друзьями и домашними животными, а не в компании этих ваших… ньютонов с бумерангами?!

— Мы с тобой еще найдем время обсудить твои достоинства, — сказал дядя Костя. — А ты, Людвик, и в самом деле, что-то нынче разбушевался. В чем-то ты прав, а во всем остальном как был неправ, так и остался. Пойдем-ка, я вправлю тебе мозги…

— Никуда я не хочу, — буркнул Забродский. — Единственное, чего я хочу, так это дойти до воды и утопиться.

— Нельзя, — сказал Консул. — Здесь кругом дети. И то, что порой дети выглядят почти как взрослые, не должно вводить тебя в заблуждение. Пойдем, выпьем доброго испанского вина, а потом, если пожелаешь, я укажу тебе, где здесь лучшее место для утопленника.

— Постойте, — снова сказал я. — Что будет с заложниками?

— Рано или поздно мы их освободим, — сказал Консул уклончиво.

— А что будет со мной?

— А что с тобой? — удивился дядя Костя. — С тобой все будет хорошо. Еще немножко подрастешь, окончишь колледж… Понимаю, твоему самолюбию должно льстить, что твоя персона фигурировала в нескольких оборонных проектах. Но прошедшей ночью все эти проекты, абсолютно все, были закрыты и сданы в архив. Я обещал твоей маме, что глупые игры вокруг тебя закончатся — они и закончились.

Уходя, уже переступив порог, Забродский задержался, словно желая что-то сказать напоследок. Но лишь неловко махнул рукой и навсегда исчез из моей жизни.

Сказать, что я был уязвлен, значило ничего не сказать.

Разумеется, я давно уже не питал иллюзий по поводу своих талантов. Да и не было никаких талантов. То есть не было совсем. Я ничего не умел сверх установленного образовательными стандартами. Я не жаждал новых знаний. Я был инертен и даже ленив. В сравнении с мамой становилось совершенно очевидно, что я не мог быть ее родным сыном. Есть древний афоризм: мол, на детях гениев природа отдыхает. Мама, конечно, гением не была. Но на мне природа попросту дрыхла кверху пузом, как Читралекха на веранде. Понятно, что ни единого маминого гена во мне не было. Но ведь кто-то, кому я был обязан появлением на свет, должен был передать мне хоть один полезный ген! Все же нездорово было сознавать себя несостоявшимся подковывателем шерстистых носорогов…

А тут еще добавилось несбывшееся участие в проекте «Бумеранг» в качестве соглядатая Федерации в логове врага. Это было обидно. Не так чтобы я отчетливо представлял себя в качестве супершпиона. Но все же эта упущенная возможность, причем упущенная не по моей вине, а из-за малопонятных и не слишком-то чистоплотных на вид взрослых интриг, бередила мне душу. Или же, пользуясь научным жаргоном, вносила диссонанс в мой психоэм.

Черт побери, я хотел хоть что-то в своей судьбе решать самостоятельно!

Ну, допустим, я не гожусь для такой работы. Допустим… Но почему было не дать мне шанс? Все равно у них ничего путного не получилось. Зачем же отвергать эту возможность вот так, с порога, не попробовав? Да, я еще подросток-переросток. Да, у меня нет ни талантов, ни задатков. Да, я не самый умный среди сверстников. И что с того? Они должны были испытать меня. А уж после принимать какие-то решения касательно моей судьбы.

Очевидно, с Консулом обсуждать этот вопрос было бессмысленно. Он зациклился на моих правах ребенка, да еще обещал маме оберегать меня от громов и молний. Он либо все переведет в шутку, либо пропустит мимо ушей, но во всяком случае поступит по-своему… Пожаловаться, что ли, маме? Нет, получится еще хуже, чем с Консулом. Если у дяди Кости характер не сахар, то у мамы — даже не японский тертый хрен «васаби», чего страшнее я в жизни не едал, а что-то сравнимое разве с адской смолой…

Неплохо было бы поговорить с учителем Кальдероном. С ним, как известно, можно было обсуждать что угодно и когда угодно. Возможно даже, он знал, что я эхайн. Но сценарий предполагаемого разговора по душам виделся мне довольно смутно. «Учитель, у меня была возможность стать разведчиком Федерации во вражеском логове, и я ее упустил». — «Кхе-кхе… гм… Что же такое ты натворил, Севито, что тебя не взяли даже в шпионы?» — «Я показался слишком ленивым, слишком бездарным, слишком человечным». — «Ну, это еще не самые большие пороки, в особенности последний». — «Но ведь я хотел быть разведчиком! То есть, конечно, еще несколько дней назад я даже не знал о том, что мог бы им стать. И потому не то что не хотел быть вообще никем, а и размышлять над этим всячески избегал». — «Что же изменилось в тебе за эти дни, когда вдруг, ни с того, заметим, ни с сего ты так разительно переменился к лучшему?» И в самом деле, что? Я уже знал, что с самого начала, с несмышленного детства надо мной витала какая-то мрачная тайна. Погибшие дети… Что там вообще произошло? Почему все погибли, а я нет? За что мне такой подарок судьбы? И как я должен отдариваться?.. Потом вдруг выясняется, что я оказался на Земле не напрасно, не только затем, чтобы доставить массу хлопот и радостей маме, а как-то уж чересчур кстати. Ведь как раз в эту самую пору, но в другой точке Галактики, некто по имени Сфинкс уже ждал меня с распростертыми объятиями, или с раскинутыми сетями, кому как понравится, дабы заполучить в недра своего зловещего проекта «Бумеранг». А что, если это и была цена моего спасения? Что если затем только я и был избавлен провидением от страшной смерти, чтобы в свою очередь спасти двести невинных человеческих душ от негостеприимных моих братьев по крови? Что если все мамины усилия охранить меня от мрачного призрака по имени Сидоров-Петров-Джонс были ошибкой? Нарушением логики причинно-следственных связей высшего порядка? И только по этой причине, в уплату, я стал тем, кто я есть сейчас, — ленивым, бездарным и слишком человекоподобным даже для нормального человека? И только потому я не нахожу себе места в жизни, что упустил свой шанс, упустил не по своей вине, но все равно упустил, не стал тем, кем должен был стать на самом деле, кем мне предназначено было стать?..

«Метафизика, — сказал бы учитель Кальдерон. — Причем метафизика не лучшего сорта, с эдаким языческим душком. Все гораздо проще, Севито, скажу тебе это как мужчина мужчине. Никто не управляет нашими поступками свыше, кроме нас самих. Никто не предопределяет наши жизни заранее, да еще с математической строгостью. Я не верю в мойр с их нитями, и менее всего — в Лахесис, не верю в фатум, и тебе не следует верить. Я еще мог бы поверить в карму, не будь я добропорядочным католиком… Ты и только ты несешь всю полноту ответственности за свои поступки, и твои поступки — единственное, что определяет твою судьбу и, в конечном счете, будет предъявлено в качестве оправдания перед лицом Господа. Но поскольку ты атеист, твой удел еще горше — тебе не дана счастливая возможность исповедаться и получить отпущение грехов, все свои удачи и неудачи ты понесешь по жизни на своем горбу, и только люди, тебя окружающие, будут судить тебя или оправдывать, а судьи это пристрастные и не всегда праведные, увы…»