— Это скоро пройдет. Мне ли не знать мою Джозефину. Сегодня на вечере в Женской молодежной лиге ты познакомишься с блестящими молодыми людьми.

— Нет, мама, это не поможет. Единственный выход — замужество. Привыкну любить одного человека, заведу с ним детей, буду лизать ему пятки…

— Джозефина!

— У меня две подруги вышли замуж по любви; обе говорят, что им приходится лизать мужьям пятки и сдавать белье в прачечную. Но я смогу через это пройти, и чем скорее, тем лучше.

— Каждую девушку временами посещают такие мысли, — бодро сказала ей мать. — У меня до замужества было трое или четверо поклонников, и, честно признаться, все они нравились мне одинаково. У каждого были свои достоинства, и я так долго терзалась, что уже хотела махнуть рукой; проще было бы решить дело считалкой: эне-бене-рики-таки… Как-то раз, когда на меня напала хандра, за мной заехал твой отец и повез меня кататься на автомобиле. С того дня у меня не возникало никаких сомнений. Любовь — это совсем не то, что описывают в книжках.

— Это именно то самое и есть, — мрачно возразила Джозефина. — По крайней мере, для меня.

Впервые она поймала себя на том, что на людях ей спокойнее, чем наедине с молодым человеком. Он еще не успевал договорить фразу, а ей уже становилось скучно; сколько же таких фраз она выслушала за три года? Ей рекомендовали интересных молодых людей, которых представляли по всем правилам, а после она доводила их до ручки своими ленивыми ответами и блуждающим взглядом. Старинные поклонники благосклонно наблюдали за этой переменой и потирали руки. Когда каникулы подошли к концу, Джозефина испытала облегчение. Сразу после Нового года она возвращалась сквозь серую мглу после званого обеда и думала: как хорошо, что теперь она для разнообразия будет совершенно свободна до ужина. Скинув в прихожей боты, она с изумлением обнаружила на столе нечто такое, что показалось ей плодом ее собственного воображения. Это была новехонькая визитная карточка: «М-р ЭДВАРД ДАЙСЕР».

Вселенная тотчас ожила, завертелась с головокружительной скоростью и остановилась в совершенно другой вселенной. Прихожая, где он, по всей видимости, стоял, начала пульсировать как живая; Джозефина представила себе его прямую фигуру в дверном проеме и решила, что он, вероятно, держал в руке шляпу и трость. За стенами дома город Чикаго, озаренный его присутствием, заплясал от знакомой радости. Она услышала, как в нижней гостиной зазвонил телефон, и, даже не сняв шубу, бросилась туда.

— Алло!

— Будьте добры мисс Джозефину.

— Алло! Алло!

— А… это Эдвард Дайсер.

— Я видела вашу карточку.

— Вероятно, я с вами немного разминулся.

Что значили эти слова, если у каждого слова выросли крылья и перехватило дыхание?

— Я здесь всего на один день. К сожалению, мне придется сегодня ужинать в компании тех людей, у кого я остановился.

— А вы могли бы заехать прямо сейчас?

— Как скажете.

— Так приезжайте немедленно.

Она бросилась наверх, чтобы переодеться, и впервые за долгое время запела:

Башмачки,

Серенькие каблучки,

Вчера стояли тут,

Но меня… попутал шут…

В нарядном платье она выскочила на лестничную площадку, и тотчас же в дверь позвонили.

— Не беспокойтесь, — крикнула она горничной, — я сама открою!

На пороге стояли мистер и миссис Диллон. Это были старые знакомые их семьи, но в этот приезд она их еще не видела.

— Джозефина! Мы договорились встретиться с Констанс и надеялись хоть одним глазком посмотреть на тебя; но ты, как видно, забегалась.

Совершенно убитая, Джозефина проводила их в библиотеку.

— В котором часу вы встречаетесь с моей сестрой? — спросила она, когда обрела голос.

— Где-то через полчасика, если она не задержится. Она старалась держаться предельно вежливо, чтобы заранее искупить неизбежную будущую невежливость. Через пять минут звонок задребезжал снова; на крыльце стояла романтическая фигура, отчетливо и резко выделявшаяся на фоне блеклого неба; а по ступеням уже поднимались Тревис де Коппет и Эд Бимент.

— Останьтесь, — порывисто шепнула она. — Эти люди скоро уйдут.

— У меня в запасе два часа, — ответил он. — Конечно, я подожду, если скажете.

Ей хотелось броситься ему на шею, но она сдержала и себя, и свои руки. Гости были представлены друг другу, после чего Джозефина распорядилась подать чай. Молодые люди начали расспрашивать Эдварда Дайсера о войне; он отвечал вежливо, но торопливо.

Через полчаса он спросил Джозефину:

— Не скажете, который час? Мне бы не опоздать на поезд.

Присутствующие могли бы заметить, что у него на запястье поблескивают часы, но намека никто не понял: этот человек притягивал их к себе, как чудо природы, которое они, пользуясь случаем, намеревались изучить вдоль и поперек. А если бы гости поняли состояние Джозефины, ее непременно сочли бы эгоисткой, не желающей делиться предметом общего интереса.

Положение не изменилось даже с приходом ее замужней сестры Констанс; Дайсер в очередной раз попал в силки человеческого любопытства. Когда часы в прихожей пробили шесть, он бросил отчаянный взгляд на Джозефину. С запозданием оценив ситуацию, гости отступились. Констанс увела Диллонов наверх, в гостиную, а парнишки отправились по домам.

Тишина; только сверху доносились приглушенные голоса да на улице поскрипывал снег под колесами проезжающего автомобиля. Не говоря ни слова, Джозефина звонком вызвала горничную, предупредила, что ее ни для кого нет дома, а потом затворила дверь в коридор. После этого она села рядом с ним на диван, сцепила пальцы и стала ждать.

— Слава богу, — сказал он. — Задержись они еще на минуту, я бы, наверное…

— Ужасно, да?

— Я приехал ради тебя. Тогда в Нью-Йорке я на десять минут опоздал к отправлению поезда — меня задержали во французском бюро пропаганды. А письма писать я не мастер. С тех пор я только и думал, когда смогу вырваться сюда, чтобы тебя увидеть.

— Я грустила.

Но это было в прошлом; сейчас она предчувствовала, что через мгновение окажется у него в объятиях, ощутит, как вопьются в нее до синяков пуговицы его кителя, как будет саднить ей кожу его диагональная перевязь, которая сблизит их, свяжет воедино. У нее не осталось ни сомнений, ни преград — он был всем, чего она жаждала.

— Я пробуду здесь еще полгода… возможно, год. Потом, если эта проклятая война не закончится, мне придется уехать. Очевидно, я не имею права…

— Погоди… погоди! — вскричала она. Ей хотелось распробовать счастье на вкус. — Погоди, — еще раз повторила она, опуская ладонь на его руку. Все предметы вдруг обрели поразительную четкость; она видела, как проходят секунды и каждая несет кусочек чуда навстречу будущему. — Вот теперь говори.