Стараясь ступать бесшумно, я поднялся к себе, ключ повернулся в замке с оглушительным скрипом, дверь отворилась с грохотом ворот старинного замка. Господи, почему я раньше не обращал на это внимание?

— Это ты? — спросил в темноте голос Рины. Конечно, она не спала, лежала в темноте и выдумывала. Фантазии ее были нелепы, потому что правду она не знала.

Скоро узнает. И что тогда?

— Как ты себя чувствуешь? — спросил голос. — Помог тебе экстрасенс?

Слово «экстрасенс» Рина произнесла с едва заметной иронией. Наверняка, когда я ушел, она решила, что у меня не так уж и болит голова, не говоря обо всем прочем, и мне просто захотелось проветриться. Она-то знала, что я никогда всерьез не воспринимал эту публику, где один шарлатан отличался от другого лишь величиной самомнения.

Что мне ей сказать?

Нужно вести себя, как ни в чем ни бывало — по крайней мере, пока. Пока я не приму окончательного решения.

Быть или не быть — таков вопрос.

— Да, — прошептал я, будто в квартире был кто-то третий. — Все прошло.

И ведь я был прав: все действительно прошло.

Итак, по порядку. Сначала — мотив.

Самый что ни на есть банальный — ревность. Отелло в припадке ревности задушил бедную невинную Дездемону, хотя любил ее больше жизни. Дон Хозе зарезал Кармен как курицу, Канио убил Недду, и еще тысячи мужчин, не только в литературе и театре, но и в жизни, отправляли любимых женщин к праотцам. Так что не я первый, не я последний.

Было, конечно, отличие. Я и знаком-то был с этой женщиной… ну, два часа… от силы три. И так вцепился в нее, что, когда она мне изменила (изменила? мы и близки не были!), лишился ума и отправился добывать средство осуществления мести.

Кстати, найти его оказалось довольно просто. Этот момент я, даже под влиянием мощного люкимсоновского биополя, вспомнил очень смутно. Так, обрывочные картины — какая-то полуночная аптека, заспанный провизор с расширенными, будто после приема наркотиков, зрачками; похоже, что вид у меня был безумный — во всяком случае, настолько, что, выслушав мою просьбу, аптекарь не стал звонить в полицию; он долго копался в подсобке, вытащил на свет божий бутылечек с какой-то надписью по-французски и долго объяснял, как надо пользоваться содержимым, чтобы, не дай Бог, не причинить кому-нибудь вреда…

Наверное, он решил, что я собрался покончить с собой из-за несчастной любви.

А потом, наверное, была еще эпопея с шипами — этого я уже не помнил совершенно. Точнее, в памяти сохранились и, с помощью люкимсоновских пассов, извлечены были из подсознания, какие-то дворы, склады, какие-то люди, точнее, не люди даже, а только лица, одни лица — без рук, ног и даже без голов. Лица-маски. Лица-символы. Где это было? Я не имел ни малейшего представления. Когда? Ясно, что ночью, но — в котором часу…

Как бы то ни было, в отель я возвратился, совершенно обессиленный, но добившийся своего — в одном кармане у меня лежал пузырек с ядом, в другом — флакончик с шипами. Наверное, даже шарлатаны за хорошую плату способны на чудеса профессионализма. Во всяком случае, все, что происходило в моей комнате после возвращения, я вспомнил отчетливо — в красках, объемно, четко, и главное, мог вызвать картинку опять и опять, чтобы разглядывать новые детали.

Часы показывали три сорок пять. Я задернул занавеси, прежде чем включить свет. Я вытащил из карманов и поставил на тумбочку около кровати флакончик и пузырек. Я прислушался к себе — не пропало ли желание отомстить изменнице. Нет, она должна была умереть, и именно сегодня, потому что иного случая не представится. Раз уж судьба распорядилась, чтобы мы летели не только в одном самолете, но и в соседних креслах…

«Сама судьба так хочет…» Кто это сказал? Кто-то из классиков. Не Отелло, тот в судьбу не верил, справился сам. Ах да, Германн. У Пушкина или Чайковского? Неважно. Сказал и сказал. Молодец.

Я вытащил из флакончика шип, содрал крышечку с пузыречка, обмакнул кончик шипа в вязкую желтую жидкость, подержал, дожидаясь, когда яд подсохнет, покроет металл тонкой корочкой. Подумал, достал из брючного кармана носовой платок и тщательно — чтобы не выпал — завернул в него шип, готовый к употреблению. Флакончик с остальными шипами бросил в кейс и захлопнул крышку. Пузырек с ядом…

Здесь в памяти опять был провал. Помню, что у меня так схватило виски, что свет люстры под потолком показался вывернутым наизнанку негативом — лучи были черными, а предметы отбрасывали светлые тени. И тошнота… Наверное, тогда это и началось. Реакция на все, что уже произошло? Или я действительно чем-то успел отравиться на банкете?

Кажется, я спустил пузырек в унитаз. Или в мусоропровод? Я уже плохо соображал. Мог даже оставить пузырек на тумбочке. Или не мог? Утром — я был в этом уверен — пузырек мне на глаза не попадался. Исчез. Значит, я от него избавился.

Вот вам и мотив, вот и возможность.

Если бы не отвратительное самочувствие, перемежающаяся потеря памяти — я слышал, что при сильных пищевых отравлениях это бывает, я и в самолете действовал бы осмотрительнее.

Осмотрительнее — как?

И пусть я, наконец, вспомнил то, что предшествовало отъезду из отеля, это вовсе не избавляло меня от необходимости объяснять иные противоречия. Мотив — да. Но как я это сделал? Уколол Айшу Ступник в шею — как подсказывала память? Или под лопатку — как это утверждали Бутлер с Липкиным? Если память опять сыграла со мной шутку, то она выбрала для этого самый неподходящий момент.

Или, наоборот, самый подходящий? Память пыталась сохранить для меня остатки душевного равновесия, поскольку лишь это противоречие оставляло мне хоть какую-то лазейку. Для чего? Что было, то было.

И почему я постоянно забываю еще об одном противоречии, даже более серьезном, чем шутки моей памяти. Вторая Айша Ступник. Это ведь — объективная реальность, данная нам в ощущениях и записанная в полицейском протоколе!

А что, если?..

Действительно, если мир вывернулся наизнанку настолько, что я, Песах Амнуэль, историк, профессионал, человек, хотя и увлекающийся, но вполне разумный, если я оказался способен убить женщину, с которой был знаком всего-то часа три-четыре… Почему тогда не допустить другой идеи, пусть фантастической, но вполне реальной в мире, где экстрасенсы лечат ауру ладонями, летающие тарелки опускаются на балконы, а параллельные миры серьезно обсуждаются в научных журналах?..

Я лежал в темноте, мне казалось, что Рина не спит, прислушивается к моему дыханию, и потому я старался не дышать вообще, выглядеть трупом — репетировал роль, которую придется сыграть в недалеком будущем…

«Если все разумные версии оказываются ошибочными, нужно принять ту, которая осталась, даже если она выглядит безумной.» Кто это сказал? Холмс? Пуаро? А может, вообще, Альберт Эйнштейн?

Хорошо сказал, главное — верно.