Питер сказал, что у них у всех была своя броня, и эти письма были броней Джулии. Стопка благодарственных записок.

– Я знаю, что Чарльз был вашим лучшим другом, но вы меня извините за то, что я скажу. – Гамаш сел так, чтобы видеть лицо старика, хотя разгадать его выражение было почти невозможно. – Хотя вы и говорите, что он любил своих детей, непохоже, чтобы они питали к нему ответное чувство. У месье Пелетье создалось впечатление, что никто особо не скорбел по Чарльзу Морроу.

– Вы все еще плохо знаете Морроу, да? Вы думаете, что знаете, но это не так. Иначе вы бы никогда этого не сказали. – Финни произнес это тихим голосом, без озлобления, но упрек был очевиден.

– Я лишь цитировал скульптора.

Над пристанью с жужжанием носились стрекозы.

– У мартлета есть одно свойство, – сказал Гамаш.

– Какое?

– Знаете, почему его всегда изображают без ног?

Финни хранил молчание.

– Потому что он летит на небеса. Легенда гласит, что мартлет никогда не касается земли, он все время в полете. Я думаю, Чарльз Морроу именно это и хотел дать своим детям. Он хотел, чтобы они умели летать. Чтобы они обрели если не небо, то хотя бы счастье. «Я вырвался из мрачных уз земли», – продекламировал Гамаш. – Вы цитировали стихотворение «Высокий полет» при нашем первом разговоре.

– Любимые стихи Чарльза. Во время войны он служил в морской авиации. «Пустился в пляс на крыльях серебра». Прекрасно.

Финни оглядел озеро, лес, горы. Открыл рот, потом закрыл. Гамаш ждал. Наконец Финни заговорил:

– Знаете, вы очень похожи на отца.

Эти слова прозвучали – пролились в мир, соединились с золотистым рассветом, посылающим свои лучи через собирающиеся облака на воду и на пристань, согрели их лица. Эти слова слились со сверкающей водой, прыгающими насекомыми, бабочками, птицами, шелестящими листьями.

Арман Гамаш закрыл глаза и вошел вглубь тени, в длинный дом, где обитали все его воспоминания, весь его жизненный опыт, где ждали его все, кого он когда-либо знал, все, что он когда-либо делал, думал или говорил. Он дошел до самого конца, до одной комнаты. Дверь в нее была закрыта, но не заперта. В эту комнату он никогда не осмеливался войти. За дверью чувствовалось не зловоние, не темнота, не стоны ужасной угрозы. А что-то гораздо более пугающее.

Из-под двери пробивалась полоска света.

Он знал, что внутри находятся его родители. Туда их поместил молодой Арман. Чтобы они оставались там в безопасности. В идеальных условиях. Защищенные от обвинений, ядовитых насмешек, хитрых улыбок.

Сколько себя помнил Арман, Оноре жил в этом свете. Принимаемый безоговорочно.

Весь мир мог шептать «трус», «предатель», а его сын только улыбался. Его отец оставался в безопасности за этой дверью.

Арман прикоснулся пальцами к дверной ручке.

Последняя комната, последняя дверь. На этой последней неразведанной земле не было чудовищной ненависти, или горечи, или язвительного негодования. Здесь царила любовь. Ослепительная, прекрасная любовь.

Арман Гамаш чуть-чуть толкнул дверь – и она распахнулась.

– Каким был мой отец?

Финни заговорил не сразу:

– Он был трусом, но вы это знаете. Настоящим трусом, вам это хорошо известно. Это не просто бред сумасшедших англоязычных граждан.

– Я знаю, что он был трусом, – сказал Гамаш более уверенно, чем чувствовал.

– И вы знаете, что случилось?

Гамаш кивнул:

– Мне известны факты.

Он снова метнулся в длинный дом, мимо глазеющих на него недоуменных воспоминаний, стремясь поскорее добежать к двери и комнате, в которую он по глупости заглянул. Но было уже слишком поздно. Дверь была открыта, свет проливался наружу.

Он увидел самое отвратительное лицо в мире.

– Мы с Оноре Гамашем жили разной жизнью. Мы очень часто занимали противоположные позиции. Но он сделал совершенно необычную вещь. Я об этом никогда не забывал – я даже сегодня ношу это в себе. Знаете, что сделал ваш отец?

Задавая этот вопрос, Берт Финни не смотрел на старшего инспектора, но у Гамаша создалось впечатление, что его разглядывают под микроскопом.

– Он поменял свое мнение, – ответил Финни самому себе.

Он с трудом поднялся на ноги, протер лысую голову платком и надел широкополую шляпу, которую два дня назад дал ему Гамаш. Он выпрямился как только мог, потом повернулся и посмотрел на Гамаша, который тоже поднялся и теперь возвышался над ним. Финни ничего не говорил, просто смотрел. Потом его уродливое, опустошенное лицо расплылось в улыбке, и он прикоснулся пальцами к руке Гамаша. Этот контакт, как и многие другие в жизни Гамаша, был не только дан, но и принят. Но было в нем что-то столь личное, что почти вызывало ассоциации с насилием. Финни поймал взгляд Гамаша, отвернулся и медленно пошел по пристани к берегу.

– Вы солгали мне, месье, – сказал ему вслед Гамаш.

Старик остановился, замер, потом повернулся, прищурился в лучах солнца, тем более ярких оттого, что пробивались сквозь просветы в облаках. Он поднес дрожащую руку ко лбу, чтобы видеть Гамаша.

– Вы, кажется, удивлены, старший инспектор. А ведь люди постоянно врут вам.

– Это верно. Меня удивила не ложь, а ее предмет.

– Правда? И что же это за предмет?

– Вчера я попросил мою команду собрать биографические данные обо всех подозреваемых…

– Очень мудро.

– Merci. Они обнаружили, что вы – точно тот, за кого себя выдаете. Скромная семья из Нотр-Дам-де-Грас в Монреале. Бухгалтер. После войны работали в разных местах, но работу трудно было найти – освободилось сразу столько человек. Ваш старый приятель Чарльз взял вас к себе, и вы там и остались. Были очень ему преданы.

– Это была хорошая работа у хорошего друга.

– Но вы сказали мне, что никогда не были в плену.

– Я и не был.

– Были, месье. По архивным данным, во время японского вторжения в Бирму вы были там. И попали в плен.

Он говорил с человеком, оставшимся в живых после Бирманской кампании, жестокого сражения и варварского, нечеловеческого плена. Не выжил почти никто. А этот человек был из тех, кому повезло. Он дожил почти до девяноста лет, словно взял эти годы у тех, кто остался в бирманской земле. Он женился, у него приемные дети, и он может спокойно стоять на пристани этим летним утром и обсуждать подробности убийства.

– Очень тепло, старший инспектор. Занятно, понимаете ли вы, насколько тепло. Но вам еще придется восполнить кое-какие пробелы.

С этими словами Берт Финни развернулся и пошел по траве, медленно направляясь туда, куда собирался.

Арман Гамаш смотрел ему вслед, все еще ощущая прикосновение высохших старческих пальцев к его руке. Потом он закрыл глаза и поднял лицо к небу, его правая рука оставалась чуть приподнятой навстречу руке Финни.