– Вино греческое? – мрачно осведомился князь.

– Нет, княже, из Семендера, там виноградников, рекут, пропасть, – ответил Издеба.

– Всё вино в граде уничтожить, бочки и амфоры разбить до единой! Узнаю, что кто-то хоть каплю приберёг, велю казнить как изменника! – грозно сверкнул очами князь. – Завтра идём на Семендер. Пешие рати пойдут на лодьях водою, конники берегом. Ежели увижу кого поутру во хмелю, велю бить плетью, всё! – Святослав замолчал и, повернувшись, зашагал прочь. Потом кликнул стременного и, вскочив в седло, отправился проверять охрану и дозоры.

Едва унылая тьма пленённых хазар вышла к Дону, как её догнали два всадника. Вернее, всадников на двух лошадях было трое. Впереди на тонконогом койсожском скакуне ладно сидел тиун Белой Вежи. За ним на коренастой хазарской лошади – его воин, позади которого на крупе трясся человек со связанными руками, в изодранной одежде, с опухшим от побоев ликом. Тиун окликнул старшего из тех, кто вёл в Киев невольничью тьму.

– Вот, – указал он плетью на избитого, – у Итиля я взял из невольничьего обоза одного пленника, теперь возвращаю. – При этих словах он махнул рукой, и воин бесцеремонно столкнул своего седока с крупа лошади.

– А если б не привёз, то я не сильно бы и жалел, – отозвался старший, – у меня их, видел, сколько?

– Э-э, друг, этого взять непременно надо, – недобро усмехнулся Булат. – Да почаще плетью обхаживать, а то прыткий, сбежать может!

Один из шедших сбоку охранников пинком заставил избитого подняться и толкнул его в вереницу пленников.

– Прощай, Самуил, – проговорил тиун. – Смерть – слишком лёгкая кара для тебя. Испробуй-ка на собственной шкуре всю сласть невольничьей доли!

И, пришпорив коня, поскакал с воином в направлении Белой Вежи.

Притыка ходил хмурый, ворчал на тысяцких по каждой мелочи. Никто на него за то не серчал, потому что понимали, какие кошки скребут на душе старого воина, – ведь вместо помощи князю Святославу в тяжком сражении с Каганом они привязаны к Танаису. Гонец, посланный к князю, так и не вернулся. Что с ним, добрался ли до Киевской дружины – неведомо, и от князя тоже вестей никаких. Крепко маялся старый темник от неведения и всё более понимал, что придётся самому решать, как быть дальше, полагаясь лишь на своё чутьё да знание княжеской натуры.

А гонец верный лежал в широкой донской степи с койсожской стрелой в хладном теле, и граяли над ним вороны. И ни родные в далёком Киеве, ни сотоварищи по дружине, ни темник Притыка о том никогда не узнают, как и о многих витязях, пленниках и просто мирных людях, погибших в той жестокой войне.

Крепко оборонялся Дон-град благодаря Притыкиной тьме, раз за разом отбивая вражеские наскоки.

Но однажды поутру, едва солнце прогнало остатки тумана из прибрежных зарослей, осаждающие вдруг исчезли, не погасив даже костров.

Притыка с тиуном донским, стоя на стене града, глядели в пустую степь и держали совет, как же поступать далее.

– Что ж, – рёк задумчиво Притыка, – кажется, ушли койсоги. Теперь дашь нам припасов, людей и оружия, да и двинемся мы поскорее на помощь князю.

– Погоди, темник, – возразил тиун, – припасы есть, и людей дадим, хоть и побили многих кочевники, только не разбиты койсоги, неведомо где днесь вместе с их князем. А как уйдёшь ты, а койсоги снова на град налетят?

Задумался темник, правду речёт тиун. Уйди дружинники из града, кочевники тут же шакалами голодными налезут на лёгкую добычу. Град сожгут, а вот успеет ли его тьма князю подсобить, неведомо, больно лёгок Святослав на ногу. Надо ж, так некстати койсоги оказались у стен танаисских, враз все планы прахом пошли. В сердцах крякнул темник, хлопнув мощной рукою себя по бедру.

– Язи их забери, – буркнул он, – изведать надобно, где те койсоги окаянные. Без того нельзя ни тьме моей уйти, ни беженцам на места свои возвращаться. Проворных да смышлёных дай мне несколько воев, кто добре ведает места эти, тропы да гати.

– Как не дать, конечно, дам, – зачастил тиун, радуясь, что дружина не покидает его град.

Спустившись со стены, Притыка кликнул сотника изведывателей. Отвёл в сторону, к самой стене, и повелел тихо, чтобы никто не слышал:

– Землю рой с сотней своею, а койсогов мне сыщи, хоть на дне Дона синего!

– Найдём, темник, – кратко ответил сотник и тут же, пока Притыка обернулся к ждавшему его поодаль тиуну, исчез с глаз, будто его и не было.

На другой день к закату вновь предстал перед темником сотник, уставший и запылённый, весь в колючих и цепких семенах степных трав. Только лицо его было омыто, видно, успел на ходу черпнуть горсть воды, чтобы освежить до красноты утомлённые очи. Доклад его был краток, как речь его начальника.

– Сыскали косоглазых, никуда они не пропали, всего в полугоне от града затаились на укромном полуострове, поросшем вербами да камышом. Стоят сторожко, дозоры крепкие кругом, близко не подойдёшь, уйти могут либо через плавни камышами, либо через ивняк, ежели их со стороны степи прижать.

– Добре, сотник, дякую, отдыхай днесь с воями своими, – бросил Притыка, весь уже ушедший в думы.

Всю ночь темник и тиун то спорили, то подолгу молчали, иногда отхлёбывая из ковша по нескольку глотков медового квасу. К первым петухам только смогли они решить всё и разошлись каждый к своим тысячам.

Рано поутру от берега готовились отчалить несколько рыбацких лодий.

– Эгей, Кош, ты что это, за уловом собрался? – окликнул рыбака кто-то из предутренних сумерек. – А как самого койсоги на крюк подцепят?

– Да нет уже тех койсогов и в помине, а дружина днесь уходит, всю рыбу вяленую да сушёную я воям отдал. Надо запасы пополнить, а коли управлюсь скоро, так и свежей рыбкой удастся избавителей наших угостить, когда ещё они свежего-то варева поедят? Ты лепше бери свою лодку да помощников – и с нами, разом-то поболе возьмём, айда!

– Правда твоя, Кош, мы тем дружинникам не рыбой, жизнями обязаны. Погоди меня, к плавням спустимся, там рыбы сейчас – только вытаскивай, – ответил голос.

А ещё немного погодя две большие рыбацкие лодки направились к камышовым плавням, где нагуливала жир добрая донская рыба.

Когда рассвело и взошло ярое солнце, град зашумел и засуетился, провожая киевских дружинников, своих спасителей. Многие взобрались на стены и глядели вослед уходящему войску, пока оно не скрылось вдали за клубами пыли.

Проходя берегом Дона, там, где раскинулись поросшие камышом плавни, отражая в своём зерцале высокие старые вербы, Притыкина тьма остановилась. Затрубили рога, и, подчиняясь тому сигналу, дружинники быстро построилась в боевые порядки и, развернув крылья, охватили выход с большого полуострова. Рыбаки, вышедшие поутру на лов двумя лодками, едва заслышав сигнал турьих рогов, мигом вскочили и сбросили холстины, прикрывавшие снасти и плетёные корзины для рыбы. Из-под холстин один за другим поднялись дружинники с тугими киевскими луками, по пятеро в каждой лодке. Расторопные рыбаки уже подавали им зажжённые от заранее заготовленного в котелках огня стрелы, обмотанные у наконечника просмоленною куделью. Горящими птицами, оставляя за собою лёгкий дымовой след, понеслись они в заросли камыша, высушенного долгим зноем до сухого шелеста. Рыбаки налегли на вёсла, направляя лодки вдоль камышовой стены, а лучники посылали вдаль свои огненные стрелы, будто сошедшие из самой Сварги Перуничи. Пока тьма строилась в боевой порядок и охватывала подковой выход с полуострова, стена пламени, подгоняемая свежим речным ветерком, двинулась от воды в глубь полуострова. Койсогам, что таились в камышовых зарослях, ничего не оставалось, как силой мечей своих и отчаянным натиском пробиваться сквозь ряды киевских дружинников из огненной ловушки. С боевыми криками и воем в отчаянном порыве бросились они на русов, и завертелась карусель смертельной сечи, жестокой и беспощадной.