На голове капюшон, оголенная поясница. Юное тело не боится ни жары, ни холода. Его согревает злоба, он уже ничего не чувствует. В порыве гнева парень на ходу срывает со стен предвыборные плакаты. Будто хочет отогнать призрачные тени, которые пожирают маленькое сердце.

Мальчик пинает мусорный бак, брошенный между домами и пляжной полосой.

Он не поднимает головы, бредет враскачку, словно его вот-вот поглотит волна. Оборачивается: злобный, исполненный боли взгляд. Точно все еще надеется здесь что-то найти. Кажется, он меня не замечает.

Есть ли на земле что-то более печальное, чем этот одинокий паренек, бредущий вдоль уродливой ограды заброшенного футбольного поля?

Он наверняка голоден, подростки вечно голодные. Хорошо бы купить ему булочку, присесть рядом и послушать его шелестящий голос. Что-то он мне напророчит? И сказать: «Сынок, ничего на свете не стоит твоего горя. Если бы боль наших душ отражалась на лице, ты превратился бы в безобразное чудовище, покрытое гнойными кровоточащими ранами».

Теперь он ускорил шаг, набрав какую-то бессмысленную скорость. Это не бег – скорее, так шагают осужденные на смерть. Ничто не защищает его от внешнего мира. Он переходит железную дорогу, не глядя по сторонам.

Я сворачиваю в тоннель, к морю. Пахнет солью, сточной канавой.

Дорожка тянется средь низких скал, меж сухих веток дрока. Поворачиваю, мотоцикл подскакивает на кочках. Скорей бы добраться до воды, окунуться в нее, не слезая с Ривера. Влажные рыхлые холмы песка, нанесенные ненастьем, вздымаются, точно крепостные валы. Колесо застревает в песке.

Останавливаюсь перед синевой. Как говорил Дерек Джармен: «Синева в моем сердце, синева в моих снах. А ты трижды отрекся, не успел пропеть петух. Твоя одежда надета наизнанку».

На этом пляже, как и в этой жизни, сезон еще не наступил.

Я оглядываюсь на сетчатый след своих шин. Точно насекомое проползло по песку. Дует ветер, моросит косой дождь. Волны бьются о берег, водоросли цепляются за песок. Волны шипят и кружатся, пенятся, откатываются назад. Море готовится к зиме. Воздух совсем соленый.

В песке возится жук, роет маленькие ямки. Его тяжелый труд никто не замечает. Я сажаю его на ладонь, провожу пальцами по спинке.

Подбираю кое-что на берегу. Вот засохшая морская звезда, пятнистая розоватая ракушка. Студенистое тельце медузы. Пачка из-под сигарет.

Мальчик сидит на песке у перевернутой лодки, на голове капюшон. Видно только его тело, ссутулившаяся спина. Ветер вычертил его силуэт. Мальчишка похож на едва вставшего на ноги жеребенка: шерстка слиплась, ноги слишком длинны и неуклюжи. А может, он просто дурачок, проглотивший какую-то дрянь: сидит здесь и ждет, когда мир вдруг изменится к лучшему, когда поблекшие цвета загорятся, закружатся, словно ангельский хоровод, утешат, убаюкают. Может, он один из тех, кто не тянет учебу, отстает, срывает уроки. Неугомонный подросток.

Но морю он не мешает.

Я прохожу мимо, он чуть приподнимает голову. Я вижу его грустные глаза. Может быть, он влюблен и сидит здесь, переваривая голод своих желаний.

В детстве мне приходилось бывать на этом пляже.

Приходилось чувствовать этот голод.

Теперь я мог бы посмотреть на себя с высоты прожитых лет, бросить взгляд в прошлое после разразившейся бури. Я поднимаю голову: тучи – серые мешки, подсвеченные солнцем. Скоро опять польет дождь.

Смотрю на прибой. На прибрежном песке виднеется какой-то мусор, ветер гонит его по пляжу. Просмоленный остов пластиковой бутылки, ржавая ручка зонта.

Снимаю сапоги, не отрываясь смотрю на них. Они пугают меня. Брошенные на пляже вещи всегда пугают.

Я гляжу на свои следы – следы ступней на линии прибоя. Они то появляются, то исчезают. Смотрю на соленую гладь. Вода приятно леденит ноги. Мои ноги – рыбы северных морей.

Я собираю ветки. Самое время разжечь костер, мне так хочется огня. Старая лысая покрышка, уж ее-то я смогу поджечь. Славно было бы посидеть спиной к огню.

Есть за морем одно местечко.

Там я буду ждать кораблей в баре в порту. Усядусь в одном из двориков с выбеленными известкой стенами, где подают обжигающий узо, и мезедес, и сладкую пахлаву с миндалем и медом, и буду смаковать греческие сласти. Я буду ждать. Сидеть на голубом стуле и ждать. Прилягу, раскрыв на груди книгу, и буду наблюдать, как в небесах сменяются созвездия. Небо над морем так изменчиво. Вся жизнь протекает перед этим открытым семи ветрам портом.

Знаешь ли ты о Греции, мальчик? Ты видишь ее с экрана телевизора, грязную, нищую. Такой показывают ее европейские эксперты, но ты не верь! Греция – это и дорога, и место, куда нужно прийти. Ты не знаешь ее зеленого блеска, ее апельсинов, оливок, гранатов.

В бухте на окраине Пелопоннеса есть ничем не примечательное местечко, слишком бедное, чтобы привлечь туристов. Туда привозят на экскурсии школьников. Там кривятся, громоздясь друг на друга, будто сдутые ветром, белесые домишки. Они смотрят в море, на восток.

Песок – чаша жизни. В нем – осколки раковин, ископаемые рыбы, кости древних людей, морских чудовищ. В нем все пахнет историей, легендой. Ты понимаешь, что значит легенда, дружок? Это сказка, ставшая чудом. Словно глубоководные огни, пылают красные анемоны в подводных гротах, светятся тайные проходы, ведущие в морской амфитеатр. Иногда источенные ветром скалы поют по ночам, это пение утешает, оно проникает в самое сердце. Не знаю, какие там зимы, но думаю, мягкие и соленые. Я помню насыщенный весенний ветер, совсем медовый.

К пляжу нужно идти через оглушающий треском, опьяняющий запахом лес. Дикий пляж раскинулся сероватым ослиным хребтом, этот древний край напоминает по форме белоснежную челюстную кость. Повсюду гладкие камни – звериные скелеты, два огромных грифа, что застыли, поджидая добычу.

Бóльшую часть года здесь пустует лачуга, в ней – газовый баллон и электрогенератор. Я вдохну в нее жизнь, превращу ее в ресторан для тех, кто путешествует дикарем, кто приехал ради паломничества, для пилигримов. Я вижу на пляже плетеные столики, холодильник с напитками. Располневший Костантино будет хлопотать на кухне – старый толстяк с рыбкой на кармане полинялого фартука. Вот так-то, мой мальчик. Мы нарежем помидоры и фету, будем собирать морскую капусту. Старая надувная лодка, пляж, закат, и мы, в рваных рубашках, плывем вдоль солнечной дорожки по тихой, спокойной воде, рыбачим с котелком наготове, поджидая клева. Он будет стряпать, потеть, ворчать, и мы поспорим, мой мальчик, мы обязательно поспорим, он ведь такой ранимый. Мы будем бродить по песку, опираясь на посох, на голове – стариковские соломенные шляпы. А ночью напьемся и пойдем ловить кальмаров. Свет наших фонариков озарит глубину, выхватит лица из темноты. Настанет зима, но мы будем ходить в свитерах и холщовых брюках. Зимой мы будем собирать выбеленные солнцем, похожие на кости животных ветки. Мы разожжем костер, повесим в нашей лачуге гамак и развалимся в нем, точно усталые звери, и будем читать книги, точно обычные люди. Мы будем жить, просто жить.