— Ты хоть иногда видишься с отцом?

— Я видела его в церкви в прошлое воскресенье. Он отвернулся от меня, и я не стала с ним заговаривать. Я думаю, ему нелегко теперь, когда я ушла из дома. И в работе некому помочь. Но главное не в этом. Ему, наверное, одиноко.

Рэйчел попыталась наскрести в душе хоть немного сочувствия к Маркусу Тиммсу, но у нее ничего не вышло.

— Только я ни за что не вернусь, — решительно продолжала Сидони, словно услышав ее мысли. — Хоть я его и простила, я больше не могу быть ему дочерью. Иногда… — Она вздохнула, опершись локтями о парапет, и перегнулась, чтобы взглянуть на воду. — Иногда мне кажется, что я старая, совсем старуха… Миссис Уэйд?

— Да?

— Я хотела вас кое о чем спросить. Только это личное.

При этом Сидони бросила на нее быстрый взгляд исподлобья.

— Это обо мне, а не о вас, — торопливо пояснила она, и Рэйчел расслабилась, усмехнувшись при мысли о том, что даже Сидони Тиммс видит ее насквозь.

— Ну давай, — ободрила она девушку. — Спрашивай все. Что хочешь.

— Ну что ж, мэм, это насчет мистера Холиока. Он был чудо как добр ко мне, я уже говорила, и спаленку мне отгородил, и говорил со мной по вечерам, когда я не могла уснуть (он уверяет, что ему тоже часто не спится по ночам). Я думаю, он самый замечательный человек из всех, кого я знаю. Конечно, он не настоящий джентльмен, не из благородных, его светлости не чета, но для меня он лучше всех, потому что я знаю, какой он добрый. И сильный, и никогда слова неправды не скажет, и ничего дурного не сделает.

— Уильям и ко мне был очень добр, Сидони. Если хочешь знать, я считаю, что он благородный человек, то есть самый настоящий джентльмен в полном смысле слова.

— Ну вот видите, мэм. Я знала, что вы поймете. Не знаю, как я могу с вами об этом разговаривать — вы настоящая леди, образованная и все такое. Но мне с вами легко.

Рэйчел понимала причины ее откровенности, но не стала ничего объяснять. Она была готова выслушать исповедь Сидони, но не собиралась — несмотря на то что их сближали обстоятельства пережитого, очень сходные и страшные, — делиться с ней своими собственными воспоминаниями. Ее прошлое не принадлежало никому, кроме Себастьяна.

Поэтому она лишь улыбнулась в ответ и сказала:

— Я рада, что ты готова мне доверять. Тебя что-то тревожит? Это связано с Уильямом?

— Ну… не то что тревожит… Это не то слово, — задумчиво пояснила Сидони. — Дело вот в чем. Я с ним часто разговариваю по ночам, иногда в коровнике, а иногда мы с ним гуляем. И я ему много рассказывала о себе. Об отце, но не только о нем. Как-то раз я ему рассказала, о чем мечтаю. Что вдруг я встречу кого-то, кто смог бы меня полюбить, и мы бы с ним поженились и завели семью. И еще я сказала ему, что этого никогда не будет. И я знаю почему.

— Почему?

— Потому что я калека, — простодушно, без всякой горечи ответила девушка.

— Сидони, это вздор. Ты вовсе не калека. Ты просто слегка прихрамываешь, вот и все. И при этом ты хорошенькая, умная, прилежная… Да тебя любой с радостью возьмет в жены!

— Вот так в точности и мистер Холиок сказал.

— Ну вот видишь! Два умных взрослых человека, не сговариваясь, дают тебе один и тот же совет. Надеюсь, ты к нему прислушаешься.

Вместо того чтобы ответить на улыбку Рэйчел, Сидони еще больше нахмурилась.

— В том-то все и дело. Как вы думаете, мэм, сколько лет мистеру Холиоку?

Рэйчел задумалась.

— Сорок?

— Я тоже так подумала, но нет, ему всего тридцать пять. Я точно знаю, потому что он сам мне сказал прошлой ночью, когда я спросила. И это еще не все. В прошлое воскресенье Боб Дуайт попросил разрешения проводить меня домой из церкви. Я сказала, спасибо, не надо, а вчера вечером спросила мистера Холиока, правильно ли я поступила, отказав Бобу.

— Что он ответил?

Сидони повернулась спиной к реке и оперлась локтями о парапет.

— Он сказал: делай, что считаешь правильным. Но это… в общем это не совсем то, о чем я хотела с вами поговорить. Важно то, как он это сказал, как он выглядел, когда говорил, что я должна поступать, как будет лучше для меня… Миссис Уэйд, вы мне не поверите, но в ту минуту мне показалось, что мистер Холиок сам ко мне неравнодушен. И что он относится ко мне не как старик к ребенку, а… по-другому.

— Понятно.

Рэйчел попыталась ничем не выдать своего изумления, но, по мере того как секунды шли, ошеломляющая новость начала казаться ей все менее удивительной и все более занимательной.

— Что навело тебя на мысль о его чувствах? Он… что-то такое сказал?

— Не на словах. По правде говоря, мне кажется, он никогда не сказал бы… И не скажет. Он думает, что слишком стар для меня, и что еще хуже — он считает меня ребенком. Вернее, нет, не совсем так… Он думает, что обязан считать меня ребенком. Не знаю почему, но мне кажется, это из-за того, что он такой благородный. Но все дело в том, миссис Уэйд, что я уже давным-давно не ребенок. Я просто не знаю, как объяснить такие вещи мистеру Холиоку. А может, и не следует объяснять? Не знаю, что мне предпринять, и надо ли вообще что-то делать.

Сидони испустила тяжкий вздох и опять повернулась лицом к реке, свесив руки за парапет и безнадежно глядя на воду. Рэйчел проследила за ее взглядом. Она не умела давать советы, это было для нее делом еще более непривычным, чем принятие решений. Сидони, казалось, спрашивала совета, но вот нужен ли он ей на самом деле? Она и вправду не была ребенком; знакомясь с ней ближе, Рэйчел все больше убеждалась, что Сидони куда взрослее и мудрее своих сверстниц, тем более что о бессмысленной жестокости жизни она знала не понаслышке.

— А что ты сама чувствуешь? — спросила Рэйчел. — Я хочу сказать, насчет Уильяма? Ты могла бы полюбить его как мужчину?

— О, мэм, я уже его люблю.

— Вот как. — Рэйчел удивленно и радостно улыбнулась. — Что ж, это упрощает дело.

— Правда? Но ведь я его почти не знаю. Да и как мне узнать его получше, если он обращается со мной, как будто мне двенадцать лет?

Досада, прозвучавшая в голосе Сидони, подсказала Рэйчел, что дело обстоит куда серьезнее, чем она первоначально предполагала.

— А может, тебе стоит самой поговорить с ним об этом? Намекнуть ему о своих чувствах? Тебя бы это смутило?

— Ну… сама-то я, наверное, смогла бы… Но я боюсь, что он сочтет меня вертихвосткой.

— М-м-м… Но, с другой стороны, может, ему легче станет? Может, он обрадуется, что все вышло наружу? Если ты будешь ждать, пока Уильям заговорит первым…

— …я успею поплакать на его похоронах, а потом сама умру старой девой, — со смехом закончила за нее Сидони. — Главное, о чем я хотела спросить, — продолжала она после долгого молчания, — это — как вы думаете: он слишком стар для меня?