— С удовольствием, — сказал я. — Что-то мне не верится, что так уж скоро можно будет путешествовать по Франции.

— Кто знает. Но крах может наступить в любую минуту.

Реджинальд Блэк продал второго Дега без всякого фейерверка вроде того, что мы устроили в прошлый раз. И без обещанной наценки в пять тысяч долларов за освобождение Парижа. Купер побил его шутя, заявив, что через приятелей уже завязал контакты с французскими антикварами. Вероятно, это был блеф. Блэк не то чтобы на него купился — скорее продал просто потому, что надеялся вскоре получить из Парижа пополнение. К тому же он, наверное, полагал, что в ближайшее время цены, пусть ненадолго и слегка, но все же упадут.

— Есть еще все-таки Бог на свете! — радостно приветствовал меня Александр Силвер, когда я зашел к нему после обеда. — И можно снова в него верить. Париж свободен! Похоже, варвары не затопчут весь мир. По случаю такого торжественного дня мы закрываемся на два часа раньше и идем ужинать в «Вуазан». Пойдемте с нами, господин Зоммер! Как вы себя сейчас чувствуете? Как немец, наверное, плоховато, да? Зато как еврей — свободным человеком, верно?

— Как гражданин мира — еще свободней. — Я чуть не забыл, что я еврей по паспорту.

— Тогда пойдемте ужинать. Мой брат тоже будет. И даже шиксу свою приведет.

— Что?

— Он мне клятвенно пообещал, что на ней не женится! Разумеется, это в корне меняет дело. Не то чтобы в лучшую, но в более светскую сторону.

— И вы ему верите?

Александр Силвер на секунду опешил.

— Вы хотите сказать, что когда дело касается чувств, ничему верить нельзя? Наверное, вы правы. Однако опасность лучше не упускать из виду. Тогда легче держать ее под контролем. Верно?

— Верно, — ответил я.

— Так вы пойдете? На закуску возьмем паштет из гусиной печенки.

— Не искушайте меня понапрасну. Я сегодня не могу.

Силвер посмотрел на меня с удивлением.

— Вас, часом, не угораздило влюбиться, как моего Арнольда?

Я покачал головой.

Просто у меня сегодня встреча.

— Надеюсь, не с господином Реджинальдом Блэком? Я рассмеялся.

— Да нет же, господин Александр.

— Тогда хорошо. Между этими двумя полюсами — между бизнесом и любовью — вы в относительной безопасности.

Чем ближе к вечеру, тем сильнее я чувствовал в себе какую-то нежную преграду. Я старался как можно меньше думать о Марии Фиоле и заметил, что это мне удается легко, словно подсознательно я хочу вытеснить ее из моей жизни. На подходе к гостинице меня окликнул зеленщик и цветочник Эмилио, мой почти земляк из Каннобио.

— Господин Зоммер! Такой редкий случай! — Он держал в руках пучок белых лилий. — Белые лилии! Почти даром! Вы только взгляните!

Я покачал головой.

— Это цветы для покойников, Эмилио.

— Только не летом! Только в ноябре! В День всех святых! Весной это пасхальные цветы. А летом — знак чистоты и целомудрия. К тому же очень дешево!

Должно быть, Эмилио получил очередную крупную партию из какого-нибудь дома упокоения. У него имелись еще белые хризантемы и несколько белых орхидей. Он протянул мне одну из них, действительно очень красивую.

— С этим вы произведете неизгладимое впечатление как кавалер и донжуан. Кто еще в наши дни дарит орхидеи? Вы только взгляните! Они же как белые спящие бабочки!

Я ошарашенно глянул на него.

— Белизна, мерцающая в сумерках. Такая бывает еще только у гардений, — продолжал петь Эмилио.

— Хватит, Эмилио, — сказал я. — Иначе я не устою.

Эмилио был сегодня в ударе.

— Кому нужна наша стойкость! — воскликнул он, добавляя вторую орхидею к первой. — В слабости наша сила! Смотрите, какая красота, особенно для прекрасной дамы, с которой вы иногда гуляете. Ей очень пойдут орхидеи!

— Она сейчас в отъезде.

— Какая жалость! А кроме нее? Разве у вас нет замены? Сегодня такой день! Париж взят! Это надо отпраздновать!

«Цветами с похорон? — подумал я. — Оригинальная идея!»

— Возьмите одну просто для себя, — наседал Эмилио. — Орхидеи больше месяца стоят! За это время вся Франция будет наша!

— Вы считаете?

— Конечно! Рим уже наш, теперь вот и Париж! Сейчас дело быстро пойдет. Очень быстро!

«Очень быстро», — подумал я и вдруг ощутил внутри острый укол, от которого даже перехватило дыхание.

— Да, конечно, — пробормотал я. — Теперь, наверное, все пойдет очень быстро.

В каком-то странном замешательстве я двинулся дальше. Казалось, у меня отняли что-то, что, в сущности, мне даже и не принадлежало, — то ли боевое знамя, то ли солнечное, хотя и в облаках, небо, промелькнувшее над головой прежде, чем я успел протянуть к нему руку.

Феликс О'Брайен, сменный портье, стоял в дверях, сонно подпирая косяк.

— Вас там ждут, — доложил он мне.

Я почувствовал, как предательски забилось сердце, и поспешил в холл. Я надеялся увидеть Марию Фиолу, но это был Лахман, кинувшийся ко мне с распростертыми объятиями.

— Я отделался от пуэрториканки! — объявил он, задыхаясь от энтузиазма. — Я нашел другую! Рыжая блондинка, с Миссисипи. Настоящая богиня Германия, крупная, пышнотелая, этакий райский сад цветущей плоти!

— Германия? — переспросил я.

Он смущенно хихикнул.

— Любовь не спрашивает о национальности, Людвиг. Разумеется, она американка. Но, возможно, немецкого происхождения. Да и какое это имеет значение? Как говорится, было бы болото, а черти найдутся.

— В Германии тебя за такой роман отправили бы в газовую камеру.

— Мы здесь в Америке, в свободной стране! Ты пойми, для меня это избавление! Я же сохну без любви! Пуэрториканка только водила меня за нос. И обходилась мне, особенно вместе с ее альфонсом, слишком дорого. Прокормить этого ее оглоеда-мексиканца — столько четок и иконок в Нью-Йорке просто не продашь! Я был на грани банкротства.

— Париж взят.

— Что? — не сразу понял он. — Ах да, Париж, ну конечно! Только все равно немцы во Франции еще несколько лет продержатся. А потом еще в Германии будут сражаться. Это единственное, что они умеют. Уж мне ли не знать. Нет, Людвиг, ждать бесполезно. Я старею с каждым днем. Эта валькирия, конечно, крепкий орешек, но тут хоть есть надежда…

— Курт, очнись! — сказал я. — Если она и вправду так хороша, с какой стати она именно на тебя должна клюнуть?

— У нее одно плечо ниже другого, — деловито объяснил Лахман. — Это из-за горба, очень маленького, он только начинает расти. Его и не видно почти, но она-то о нем знает. И стесняется. При этом груди у нее — чистый мрамор, а зад — просто сахарная голова! Она работает кассиршей в кино на Сорок четвертой улице. Так что если захочешь в кино, тебе это будет даром.