— А, ну-ну. И много ли радости мне это принесло?

— Ты получил достаточно денег, чтобы переехать и начать все сначала тут, в Осло. Но это еще не все. Самое главное в этой истории — спирт, то самое печально знаменитое дело о контрабанде спиртного в семидесятые годы, в котором Клаус Либакк был главным по сбыту. Клаус задолжал тебе денег, много денег. И ты знал, где он их хранил. Существовал только один способ завладеть этими деньгами, но для этого надо было убить их — прежде всего Клауса, а уж Кари только из-за того, что она имела несчастье быть его женой.

— Хреново выдумываешь! Скажу честно, я… — попытался перебить меня Ханс — не получилось.

— Что во всю эту кашу вмешается Ян Эгиль с его импульсивным характером, ты, конечно, предугадать не мог, но воспользовался этим прикрытием с большой изобретательностью. С Терье Хаммерстеном ты познакомился давно, еще до того, как он убил Ансгара Твейтена в семьдесят третьем, и стал вашим со Свейном Скарнесом хорошо оплачиваемым подручным. Думаю, вы были знакомы с середины шестидесятых, когда проворачивали вместе ваши делишки.

— О каких делишках ты говоришь?

— Ты и Свейн Скарнес, один — с маниакальной идеей никогда больше не жить в нищете, другой — страстно желавший срубить легких денег, начали с гашиша, а позже переключились на спирт. Единственной проблемой было то, что между вами всегда стояла женщина — Вибекке Стёрсет.

— Вот уж никогда Вибекке не стояла между нами!

— Так уж и никогда? А как насчет февральского денька в семьдесят четвертом, когда ты заявился к Свейну Скарнесу домой, поссорился с ним и спустил его с лестницы, так что он сломал шею? Ссора небось и была из-за Вибекке?

— Нет! Мы повздорили из-за денег!

Радость охотника, загнавшего зверя, наполнила мое сердце. Он признался — а мне только того и надо было. Я видел, с какой радостью он бы взял свои слова обратно, но слово не воробей, и ему ничего не оставалось, как продолжать:

— Он должен был мне денег. Все должны были мне денег! Вашу мать…

— Точно. Все сошлось. Заниматься контрабандой начал ты. Действовал в одиночку, а потом к тебе присоединился Свейн Скарнес — твой старый приятель-однокашник, который внес свою лепту в виде отлично налаженной транспортной сети во всем Вестланде, а агентом там был Харальд Дале. Но, когда дело дошло до Согна и Фьордана, вышла накладочка — Ансгар Твейтен отправился в полицию. И тогда ты послал к нему Терье Хаммерстена. А может, и тогда, в феврале семьдесят четвертого, Хаммерстен был с тобой? Я так и вижу эту картину: Хаммерстен стоит снаружи возле двери, а ты подталкиваешь Скарнеса к окну: "Смотри, кто там, Свейн. Может, пригласим его, пусть зайдет?" Но и это не помогло тебе получить обратно твои деньги. И тогда ты так взбеленился, что убил своего старого приятеля — просто швырнул его с лестницы.

— Да это был несчастный случай, как и… — Ханс замолк.

— Да? Что ты хотел сказать? Как и говорила Вибекке? Она, которая отсидела — за тебя!

— Ну разве я виноват в том, что она взяла вину на себя?

— Нет, ты, конечно, не виноват. Но ты же отлично знал, почему она это сделала. И ты в любой момент мог явиться в полицию с повинной, если б только захотел. И она была не единственной, кто пострадал за твои преступления. Второй — без вины виноватый — сейчас находится тут. — Я показал на того, кто был сзади меня.

Его взгляд уперся в Яна Эгиля и снова вернулся ко мне.

— Но у меня есть нехорошее предчувствие, что твой грех перед Яном Эгилем еще больше, Ханс.

— О чем ты?

— За все, что с ним произошло, он должен благодарить только тебя. Ведь это ты искалечил жизнь его матери, Метте Ольсен.

Он ошеломленно смотрел на меня.

— Да ты о чем вообще говоришь?

— Совесть мучила тебя порой так, что ты даже напивался до беспамятства, как в тот вечер в Фёрде одиннадцать лет назад.

— Я по-прежнему не понимаю…

— Ты сам сказал мне, что познакомился с ней в Копенгагене. Она догадывалась, что их кто-то сдал тогда, в аэропорту. И я задумался: не ты ли так старался, чтобы победить конкурентов по рынку гашиша? Потому что тот телефонный звонок в августе шестьдесят шестого был сделан не из Копенгагена, а из Бергена. Ты сам рассказывал, что баловался дурью, — то одним, то другим. А от баловства до контрабанды всегда один шаг. Особенно для того, кто всю дорогу только и думает, на чем бы еще разжиться.

Он посмотрел на меня, прищурив глаза, и то, что я в них прочел, мне совсем не понравилось. Я чувствовал, что каждое мое слово склоняет чашу весов не в мою пользу. Но было слишком поздно, чтобы остановиться. Я просто должен был выложить ему все.

— Метте Ольсен освободили благодаря усердию адвокатов, но ее друг, Давид Петтерсен, покончил с собой в тюрьме. Через год у Метте Ольсен родился ребенок. Этот мальчик, рожденный при столь трагических обстоятельствах, и есть Ян Эгиль. С самого его рождения ты влиял на его судьбу, Ханс. Три раза его жизнь переломана твоими стараниями. В первый раз, когда в самые первые, самые важные годы своей жизни он оказался на руках у матери с искалеченной психикой. Второй раз, когда из-за тебя он лишился приемных родителей. И третий — когда его обвинили в двойном убийстве, которое совершил ты. Но хватит, Ханс! Больше он в тюрьму не сядет.

Он уперся в меня тяжелым взглядом.

— И как ты это все докажешь? — Он показал на парней, что стояли позади. — Видишь тех ребят? Они слушаются моего малейшего приказа. Им за это хорошо платят.

Я взглянул на вооруженных громил, которые стояли слишком далеко, чтобы слышать наш разговор.

— Да, внушительно выглядят, должен признать. Ты послал их следить за мной с того самого момента, как я покинул твой хоспис на улице Эйрика. Но ведь ты не меня хотел поймать. Тебе нужен был Ян Эгиль.

Внезапно он поднял голову. Я тоже. Мы оба услышали звук приближающегося автомобиля.

В ворота въехала белая блестящая машина со знаком "такси" на крыше. Завидев нас, шофер так нажал на тормоз, что под капотом что-то взвизгнуло. Парни с оружием резко обернулись в ту сторону.

За моей спиной раздался голос Яна Эгиля:

— Ах ты сволочь! Ты мне за все ответишь!

И тут все покатилось в тартарары.

Задняя дверь такси открылась.

Ханс крикнул:

— Ребята, не надо!..

Ян Эгиль выстрелил первым, но расстояние было слишком велико — он промахнулся. Ханс Ховик бросился вниз и куда-то вбок, и в это же мгновение парни с автоматами снова повернулись в нашу сторону. В темноте одновременно раздались два выстрела.

Не успев обернуться, я услышал, как застонал Ян Эгиль. Он повалился на землю — пуля попала ему в грудь. Я машинально рванулся к нему, но тут меня в плечо будто ударило молотом, развернуло, швырнуло о борт автомобиля, и я, сильно ударившись, упал на спину и так и остался лежать, пялясь на небо. Я увидел звезды — они были так высоко. Какое-то мгновение я вообще ничего не чувствовал, как будто меня парализовало. И тут же пришла боль, меня словно просверлили дрелью насквозь, от левого плеча и прямо до сердца.