– Ну как же? В обычное время явка с повинной – большая редкость, а сегодня у нас таких уже целых две. И обе по делу Белянского.

– Что? – силюсь подобрать отвисшую челюсть.

– Сегодня с утра к нам заявился Бестужев и признался в совершенном преступлении. А вы разве об этом не знали?

Дьявол.

Кровь резко отливает от лица, а тело прошибает ледяной озноб. Потолок над головой разверзается, и меня окутывают щупальца безысходного, пронизывающего до костей ужаса. Перед глазами танцуют пьяные блики, а линия горизонта как-то резко кривится и плывет.

Меня ведет в сторону, поэтому я вытягиваю руку и хватаюсь за край столешницы. Скребу ногтями сухое жесткое дерево, чтобы хоть как-то зацепиться за стремительно ускользающую реальность. Удержать ее. Но она, дрянь такая, все равно тускнеет и меркнет…

Господи, Глеб… Любимый, родной… Ну зачем ты так? Зачем?!

Глава 74

Стелла

– Стелла, вам плохо? Может, воды? – голос Невзорова звучит глухо, словно продирается через толстую бетонную стену.

– Да… Дайте воды, – хриплю я.

Периферическим зрением замечаю, как он подходит к стоящему у стены шкафу и распахивает его. Бренчание стекла невзначай царапает слух, а через секунду на столе передо мной вырисовывается граненный стакан. Залпом выпиваю воду и тыльной стороной ладони утираю влажные губы. Першение в горле ушло, а вот в груди по-прежнему печет и ноет. Да и голова чумная, будто меня дубинкой по темени ударили. Раза эдак три. С размаху.

– Это… Это какая-то ошибка! – говорю я, дрожа всем телом. – Глеб ни в чем не виноват! Он просто меня прикрыть решил, понимаете?

Невзоров недовольно хмурится, а я принимаюсь обнажать уродливое нутро своей личной трагедии:

– Игорь безбожно пил. А по-пьяни распускал руки. Хотя в последнее время не только по-пьяни… В общем, после очередного синяка на моем лице Глеб предложил переехать к нему, и я согласилась. Узнав об этом, Игорь стал удерживать меня силой, и я ударила его утюгом в висок… А дальше вы и сами знаете, – перевожу дыхание и поднимаю взгляд на следователя. – Глеб не виноват. Разорвите его заявление, если еще не поздно, и возьмите мое.

– Ох, как вы легко рассуждаете, – вздыхает Невзоров.

– Ну какая вам разница, кого сажать? – умоляю я. – Уж лучше покарать виноватого, чем невиновного, верно?

– Я где гарантия, что это не вы покрываете убийцу? Вдруг это вы хотите взять вину Бестужева на себя? Влюбленные женщины порой так безрассудны.

Его вопрос ставит меня в тупик, и я потрясенно смолкаю. Никаких доказательств, кроме собственных воспоминаний, у меня нет. А воспоминания, в отличие, от, например, видеозаписей, не перенести на флешку и не приобщить к делу. По существу, они вообще ничего не значат. Ни-че-го.

– Стелла, я понимаю ваше смятение, но уничтожать заявление Бестужева не буду. У меня нет никаких оснований сомневаться в правдивости его утверждений.

Слова Невзорова окрашены сочувствующими интонациями, но все равно звучат как приговор. Как долбанный приговор моей собственной совести. Да она же меня с потрохами, с костями сожрет! Заживо искромсает!

Какая же я идиотка! Повелась на уловку Глеба, позволила ему принести себя в жертву! Дура! Дура! Дура! Как мне жить, зная, что я сломала судьбу самого дорогого мне человека?!

Кажется, теперь мне известно, что такое настоящая боль: моя душа, потерянная, опустошенная, изувеченная, лишившаяся родственной души, испуганно трепыхается, больно бьется о ребра и вопит, вопит, вопит…

– Вы не понимаете! – я вскакиваю со стула. – Он мальчишка! Глупый мальчишка, совершающий ошибку и из ложного героизма ломающий свою жизнь! Это чертовски несправедливо!

– Стелла, успокойтесь…

– Нет! Я не могу успокоиться! – из моих глаз текут слезы, но голос по какой-то неведомой причине звучит твердо. – Я люблю его, понимаете? Люблю! – в трагичном жесте прижимаю ладони к груди, сильно-сильно, к самому сердцу. – Вы ведь наверняка тоже когда-то любили… Пожалуйста, Антон Павлович, разве я о многом прошу? Я просто хочу, чтобы все было по-честному…

– Это убийство человека, а не какие-то там шутки.

– Я знаю! Я все знаю! Игорь напал на меня, а я спасала свою жизнь. Да, вот такой вот ценой. Может, это прозвучит жестоко, но лучше уж он, чем я, – выпаливаю с придыханием. – Но Глеб… Глеб здесь вообще не при чем! Ну поверьте мне! Прошу вас!

Следователь наблюдает за моей истерикой пристально и не вмешиваясь. Его лицо почти не выражает эмоций и кажется каким-то резко осунувшимся и постаревшим. Передо мной больше нет матерого хищника – только потрепанный жизнью, уставший от бренности бытия человек.

Убедившись, что я закончила свой монолог, Невзоров медленно опускается в кресло и, подцепив зубами сигарету, щелкает зажигалкой. Сделав глубокую затяжку, он выпускает в душный воздух облачко дыма и говорит:

– Знаете, Стелла, может показаться, что я бездушный чурбан, но это не так. Мне крайне импонирует вся эта ваша юношеская пылкость, стремление спасти любимого… Это красиво. Правда, – он снова затягивается. – Главный судмедэксперт района – мой хороший знакомый. И при большом желании мы бы могли замять дело об убийстве. Протащили бы версию пожара, и разбирательству конец.

– Вы… Вы действительно сможете это сделать? – спрашиваю шокировано.

Услышанное настолько дико и невероятно, что я, не совладав со шквалом противоречивых эмоций, бухаюсь обратно на стул.

– Да. Как я уже сказал, я знал Белянского, он был моральным уродом. По этой причине я вполне допускаю мысль, что вы говорите правду. Вот только правда вам не поможет, Стелла. В нее никто, кроме меня, не поверит. Бестужев со своей хулиганской репутацией прекрасно вписывается в дело, и суд не станет слушать ваши трогательные стенания, – Невзоров подается чуть вперед, и его взгляд захватывает меня в безжалостный капкан. – Я вам так сочувствую. У меня ведь и у самого семья, дети… Конечно, есть свои сложности: старшей надо институт оплачивать, у младшей со зрением проблемы – операция нужна. Сами понимаете, цены в частных клиниках космические, а очередь в государственной на несколько лет вперед…

– Сколько? – перебиваю нетерпеливо. – Сколько вы хотите?

Невзоров довольно ухмыляется. Видимо, рад, что я оказалась такой догадливой. Но, если честно, догадливость здесь не при чем. Просто я слишком хорошо знаю людей и их продажную натуру. После смерти отца я запомнила аксиому: чувства – ничто, деньги – все.

Наклонившись над столом, Невзоров что-то пишет на клочке бумаги, а потом пододвигает его ко мне. Перед моим взором возникает число с пятью нулями на конце, и я шумно сглатываю.

Такой суммы у меня нет и не будет, даже если я продам почку. Хотя, если найти очень щедрого