— старая ментовская привычка — вовсе не смотрел по сторонам.

— А вот и они сами…

Шулеры работали спокойно.

Бригада была сборная — с Кавказа и Средней Азии. Местные менты с Арбата с ними дружили.

Банковал Джон — гибкий загорелый азиат в армейской сорочке под бушлатом.

Перед ним лежала перевернутая картонная коробка из под сигарет, на которую он бросал карты.

— Две красные — проиграл. Черная — выиграл! Игра для крутых мужчин… Пятьдесят ставишь — сто выигрываешь… Ставишь сто — выигрываешь двести…

Джон бросил карты, смешал, выстро меняя местами.

— Черная выигрывает, две красные карты проигрывают…Где черная? Кто заметил? Ваше мнение?

Джон ткнул в парня в шапке из своей бригады, игравшего роль случайного прохожего. Как и у Джона–банкомета, у того был такой же южный загар. Нужно было вовсе не иметь глаз, чтобы этого не заметить. Бригада, видимо, только что вернулась из вояжа по

Кавказу или Средней Азии…

— Тут лежит черная!.. — Парень нагнулся, положил руку сверху на карту, другой — достал деньги. — Ставлю сотню!

Джон перевернул карту.

— Вот и програли, молодой человек!

Молодой человек расстался с деньгами до неправдоподобности легко. Распрямился. Сразу смешался с толпой. Через несколько минут он снова подошел — но уже с другой стороны. На этот раз он был уже без шапки.

Минут через десять Игумнов с Цукановым и Качан знали уже всю бригаду.

Увы! Ни Эдика, ни Мусы в ней не было.

— Что делать будем? — Цуканов постучал себя свернутой трубкой газетой по голени.

— Брать все равно! Борька!..

Качан знал свое дело, поправил очки. На нем было — снять сторожа.

Вскоре он вернулся, кивнул.

Джон продожал раскидывать карты. Из–за толпы он не сразу заметил исчезновение голубой куртки сторожевого в конце тротуара.

Не сговариваясь, оперативники поделили бригаду между собой.

Джон достался Игумнову.

— Начинаем…

" Газик» попятил кузовом вперед между палатками. Над кабиной сверкнула тревожная круговерть огня. Прохожие нехотя сдвигались, уступая дорогу…

Игумнов и Качан бросились вперед, словно выпущенные из рогатки.

«Газик» еще двигался, а они уже вели к нему — каждый двоих.

— Дорогу! Милиция… Быстро в машину! Быстро!

Цуканов прикрывал сзади.

Народ уступал, огрызаясь:

— Менты поганые…

Снаружи кто–то шарахнул кулаком по кузову.

В неразберихе Игумнов успел схлопотать по челюсти — такое случалось с ним нечасто — честь эту, не разобравшись в обстановке, оказал ему лично Джон.

— Не пожалеешь потом? — Руки Игумнова были заняты.

Катала отвел глаза.

— Едем! — Игумнов захопнул за собой дверцу.

Выбравшись из толпы, покатили просторным Проспектом Калинина.

Первым делом в машине Игумнов предпочел разобраться с Джоном.

— За мной вроде должок… А?

Каталы в машине молчали.

Игумнов выдернул у Цуканова свернутую трубкой «Правду», с оттяжкой протянул каталу по лицу.

— Живи и помни, Джон! И скажи, если это — несправедливо!

Разговор продолжил в отделе.

На инструктаж в Ленинскую комнату ни он, ни Качан с Цукановым больше не вернулись.

— Как живешь, Джон?

— Ничего вроде…

К самому Джону претензий не было.

Игумнов был вроде с ним по корешам — металлический ряд в его рту блеснул тускло. По–блатному. Игумнову нужны были его кенты — Эдик и Муса…

— Почему по повесткам не являетесь?

Катала разыграл изумление.

— По каким, начальник? Мне никаких повесток не было.

Игумном аппелировал к Качану и Цуканову, сидевшим тут же, в его кабинете.

— Следователь отправила им гору повесток… А он и в ус не дует… «Какие повестки?!»

Качан и Цуканов издевательски разыграли изумление:

— Только подумайте! Вот люди…

Игумнов вернулся к Джону.

— Выходит, и не знаешь, что ты свидетель, что тебя допросили и ты дал показания…

— Почему? Я помню. Но…

Игумнов посетовал:

— Не хочет являться и ничего с ним не сделаешь! Пусть садиста выпускают на свободу, пусть тот продолжает убивать… Джона вызывают. Но на ментов Джон положил… Он покупает их на Арбате пачками. Так?

— Почему?! — Катала оглянулся на Качана и Цуканова. Они сидели вокруг, близко сдвинув стулья.

Игумнова уже тащило:

— Смотри! Вот, что собственноручно пишет убийца, которого вы отмазывете. — Он взял копию протокола со стола. — «… Остальных убитых нами женщин мне жалко, но эту — жену прапорщика — можно было бы удушить еще раз…» А эта жена прапорщика — мать двух малолетних детей. Она умоляла оставить ей жизнь…

— Понимаю, начальник…

— Да кто он такой, скотина, чтобы судить, кому жить, кому умирать…

— Я понимаю.

— Понимаешь, да не все. Я поклялся. Если прокуратура убийцу освободит, я его лично уничтожу…

— Давай поедем в прокуратуру, начальник, — Джона не прельщала перспектива оказаться между прокурорско–милицейскими жерновами.

— Теперь–то ты поедешь. Мы тебя отвезем, а как же с Мусой и Эдиком? Где они? — Игумнов переставил стул ближе, сел рядом с каталой.

— Про них не знаю! Клянусь!

Джон предпочел бы, чтобы мент разоваривал с ним через стол. Одно дело — отбиваться от ментов на улице и совсем другое остаться потом против них же один на один у них в кабинетах…

— Может, сведешь нас с Эдиком и Мусой?

— Я не знаю, где они, начальник! Они теперь редко появляются… Катала заговорил искреннее, это сразу стало заметно. — Я сам их не вижу.

— А чем занимаются?

— Кого–то охраняют…

— Кого?

Джон помялся.

— Я слышал — хозяина кафе.

— Мне нужно только, чтобы они явились по повесткам и подтвердили свои показания. Понял? Я не хочу, чтобы убийца гулял на свободе. Как называется кафе?

— Не знаю.

— Где оно?

— На Арбате.

— Хозяин–кавказец?

— Ну!

— А зовут?

— Сергей, вроде, — катала спохватился: он и так сказал слишком много. — Все, Игумнов, больше не спрашивай. У него там в кафе своя крыша. Тоже менты…

ДЖАБАРОВА

— Люся! Джабарова! Там к тебе… — В дверь кабинета просунулся молоденький старлей из милиционеров, несших охрану " Аленького цветочка». Девушка… Эта из ансамбля. С ней трое. Они насчет Сергея…

Люська сразу догадалась:

" Нинка–стриптизерша! Разыскивает Джабарова…

Ее фиктивный супругон же хозяин кафе исчез неожиданно, не оставив никому никаких указаний на время отсутствия.

Дела в " Аленьком цветочке» тем временм шли своим чередом. В бригаде никто ничего не понимал: исчезновению мафиози произошло внезапно, тому не предшествовало ни угроз, ни разборок…

—