Буксгевден, но их уже не пустили к царской семье. Каждого из них ждал впереди арест, а затем эмиграция.

КБ: В Ипатьевском доме жизнь арестантов превратилась в мучения. Постоянно кто-то болел. Алексея беспокоила ушибленная в Тобольске нога, у Николая начались проблемы с пищеварением, великие княжны простужались, у них болели уши, они температурили, у Алисы сдавало сердце, отнимались ноги. Солдаты постоянно устраивали обыски, подворовывали вещи и продовольствие, запрещали жильцам закрывать двери, называли их болезни «капризами». Однажды сорвали образок с груди Алексея. Матрос Нагорный заступился за мальчика, за что его разлучили с семьей и через несколько дней расстреляли. Вся семья до последних дней ждала, что его пустят к ним обратно, но так и не дождались…

Утешение находили в религии. Каждый день кто-то из членов семьи читал вслух Священное Писание, иногда княжны пели сами богослужебные песнопения. Все ждали священника хотя бы на праздник Вознесения (31 мая по старому стилю), но комендант охраны Ипатьевского дома Александр Авдеев допустил его к арестантам только через десять дней – 10 июня, в день Святой Троицы. В следующий раз царская семья увидит священника 1 июля, за три дня до роковой ночи. Во время короткой воскресной литургии члены царской семьи смогли исповедоваться и причаститься…

Неизвестно, чувствовал ли кто-то из них, что это их последние дни? Скорее нет. В середине июня 1918 года, за две недели до расстрела, царская семья получила странное анонимное письмо, в котором говорилось, что кто-то из преданных людей собирается их похитить. Они два дня ложились спать в одежде и не распаковывали сундуки. Но никто не пришел за ними. В ночь с 3 на 4 июля по старому стилю (Алиса так и не переучилась ставить даты по новому календарю), около полуночи, новый комендант дома Ипатьевых Яков Юровский постучался в дверь к арестантам, приказал спешно одеться и спуститься вниз, в подвал. Находиться в верхних комнатах становилось опасно, на улицах стреляли уже несколько дней… Так он сказал. К городу подходили белогвардейцы.

ПБ: Знаете, Катя. Я не буду своими словами описывать расстрел царской семьи. Не могу! И дело не в каких-то пафосных чувствах. Вся эта сцена вызывает у меня одно чувство – глубокого омерзения. Я считаю, что Николая и, возможно, Александру Федоровну имел право судить народ. Не исключаю, что после такого открытого суда царь мог быть и казнен. Исторические личности должны отвечать за свои поступки, даже если они делались из благих побуждений. Но убийство четырех невинных девушек и больного гемофилией ребенка – это за гранью добра и зла!

Я понимаю, что противоречу тому, о чем мы говорили в самом начале наших бесед. Здесь ведь тоже была «чаша весов». С одной стороны – больной мальчик, с другой – советская власть в состоянии войны не только со своими соотечественниками, но и интервентами со всех сторон, в том числе из бывших союзников Дома Романовых. Живой цесаревич, безусловно, представлял угрозу для красной власти.

Но есть вещи, которые просто не нужно объяснять. Как ни странно, но самое впечатляющее описание расстрела царской семьи я прочитал у Роберта Масси – американского автора. Оно потрясает именно тем, что в нем отсутствуют всякие эмоции и любая оценка этого события. Это просто хроника короткого ужаса:

Роберт Масси. Из книги «Романовы. Последняя глава»:

Бывший император Николай, пятидесяти лет, и его тринадцатилетний сын Алексей, бывший царевич и наследник престола, надели простые армейские гимнастерки, брюки, сапоги и фуражки. Бывшая императрица Александра, сорока шести лет, и ее дочери – Ольга двадцати трех лет, Татьяна, которой исполнился двадцать один год, Мария девятнадцати и Анастасия семнадцати лет, были в простых платьях, без шляпок и шалей.

Юровский встретил их на площадке за дверью и повел вниз по лестнице во внутренний двор. Вслед за ним двинулся Николай с сыном на руках, потому что тот был не в состоянии идти сам. Страдавший гемофилией Алексей, худощавый мускулистый подросток, весил восемьдесят фунтов, но царь, неся сына, даже ни разу не споткнулся. Николай, хотя и среднего роста, был крепок телом, широк в плечах. Императрица спускалась следом, с трудом передвигая ноги – мучимая ишиасом, последние годы она провела лежа в шезлонге или постели, а в заключении – в инвалидной коляске. За ней шли дочери, две из них несли по небольшой подушечке, самая младшая, Анастасия, держала в руках своего любимца – спаниеля Джемми.

Вслед за царскими дочерьми шли доктор Боткин и трое слуг, разделивших заключение с царской семьей: лакей Николай Трупп, горничная Александры Анна Демидова и повар Харитонов. Демидова также прижимала к груди подушечку, в которой, как потом оказалось, среди пуха и перьев находилась шкатулка с драгоценностями. Демидовой было велено ни на минуту не выпускать ее из рук.

Юровский не заметил, чтобы пленники что-либо заподозрили и пытались тянуть время. «Никаких слез, никаких рыданий, никаких вопросов», – заявил он позднее. С нижней площадки лестницы он повел их через внутренний дворик в небольшое полуподвальное помещение в углу дома. Размером оно было всего одиннадцать на тринадцать футов (3,7× 4,3 м), с единственным небольшим окошком во внешней стене, загороженным тяжелой железной решеткой. Всю мебель оттуда заранее вынесли.

Здесь Юровский попросил их подождать. Александра, увидев, что в комнате нет мебели, тотчас поинтересовалась: «Как? Здесь нет стульев? Так, значит, нам и сесть нельзя?» Юровский распорядился, чтобы принесли пару стульев. Один из его подчиненных, которого отправили с этим поручением, сказал товарищу: «Наследнику нужен стул… не иначе как он собрался помереть сидя на стуле». Принесли два стула. На один села Александра, на другой усадили Алексея.

Дочери подложили одну подушку под спину матери, вторую – брату. После чего Юровский принялся отдавать распоряжения: «Прошу вас встать сюда, а вас сюда, вот так… в ряд». Расставляя таким образом своих пленников вдоль стены, он пояснил, что ему нужно их сфотографировать – в Москве, видите ли, некоторые опасаются, что бывший император бежал. Закончив объяснения, он выстроил одиннадцать человек в два ряда.

Николай стоял рядом с сыном в центре первого ряда, Александра сидела на стуле возле стены, дочери выстроились позади нее; остальным велели встать позади Николая и царевича. Удовлетворенный тем, как ему удалось выстроить пленников, Юровский позвал не фотографа с треногой и черной накидкой, а одиннадцать человек, вооруженных револьверами. Пятеро, как и Юровский, были русские, шестеро – латыши. Накануне двое латышей отказались стрелять в юных девушек, и Юровский заменил их двумя другими. Когда в двери позади него ввалились вооруженные солдаты, Юровский встал напротив Николая, правую руку засунул в карман брюк, а в