– Все правильно, – по-прежнему не поднимая глаз, вздыхает Това, – а так как в большинстве случаев мои мысли не выражают оптимизма, я боюсь высказать их вслух, чтобы не испортить настроения себе и другим. Так что правильно, все абсолютно правильно.

– Может, для вас это будет неожиданным, – улыбается Клодин, – но я очень даже понимаю, о чем вы говорите; жаль, что вы не стали говорить об этом на прошлой неделе, потому что я тоже, когда начинаю думать, как стану помогать Лиат, сразу начинаю бояться, а вдруг я буду им мешать или слишком вмешиваться в их жизнь. Если я сама терпеть не могу, когда кто-то лезет в мои домашние дела и начинает управлять, то уж молодая семья – тем более. Кроме того, я одна из тех, кто не умеет держать язык за зубами; я точно не смолчу, если увижу, что что-то не так!

Она качает головой.

– Поэтому я решила дать возможность дочке как можно больше быть самой с ребенком и мужем. И я постараюсь не забывать об этом. Еще я буду стараться не вмешиваться в их решения: пусть все решают сами, если, конечно, они не спросят совета. Я уже заранее знаю, что мне будет очень тяжело, потому что у меня обо всем есть свое мнение, мне всегда есть, что сказать!

– Вы все говорите так, будто с ними надо обращаться, как со старыми хрупкими елочными игрушками. А между прочим, они уже давно не маленькие и сами могут решить, что им подходит, а что – нет, – нетерпеливо бросает Анна.

– Но вы же знаете, что женщины сразу после родов особенно чувствительны к любому, самому маленькому замечанию, – отзывается Маргалит, – хорошо, если бы все было так легко! У меня, например, это просто ужас какой-то: любой вопрос, который я задаю Михаль о ребенке, она тут же воспринимает как критику – как будто я ее проверяю – и тут же выходит из себя. Из-за этого я вообще прекратила спрашивать.

Мики вынимает из сумки тюбик с кремом, неторопливо открывает и выжимает небольшую горку на каждую ладонь.

– Лично я уже через два-три дня после родов все делала сама, – говорит она, растирая крем и массируя пальцы, – моя мама только готовила и приносила нам еду, а с ребенком я прекрасно справлялась и без ее помощи. Мне было страшно важно показать всем, что я справляюсь, и я действительно очень быстро во всем разобралась. А вот с моей дочкой все было иначе.

Она завинчивает крышку и не глядя кидает тюбик в сумку; после чего неторопливо продолжает:

– У нее были очень тяжелые роды, после которых она очень медленно приходила в себя, и я чувствовала, что ей необходимо, чтобы мама была рядом. Поэтому я поддерживала ее и помогала ей, как могла. Когда я предложила ей переехать ко мне, она чуть ли не прыгала от радости; и до сих пор она постоянно со мной советуется и беспрерывно задает вопросы. Мики опять поднимает сумку и кладет ее на колени, но, передумав, возвращает на пол возле стула.

– И вот еще что интересно, – в полной тишине продолжает она, – в последние дни я вдруг обратила внимание, как она смотрит на своего мужа. Ведь что происходит? Она видит, как после недельного ажиотажа вокруг нее и ребенка его жизнь вернулась в обычное русло; а она целыми днями торчит дома с ребенком, умирает от усталости и выглядит как черт знает кто, потому что тело еще не пришло в норму, и она по-прежнему носит только треники или одежду для беременных. Она понимает, что ее жизнь перевернулась на сто восемьдесят градусов, в то время как у него в общем-то ничего не меняется. И все это у меня на глазах: я смотрю на нее и отлично представляю, что происходит у нее в голове. Поэтому мне важно быть с ней, чтобы объяснить, что жизнь женщины после родов уже никогда не будет такой, как прежде; но я тут же говорю, что за несколько недель можно вернуть фигуру в нормальное состояние и что со временем все становится гораздо легче. Кроме того, она может убедиться на моем личном примере, как я – мать двоих детей – не отказалась от своей жизни и добилась всего, чего хотела. Мне кажется, что таким образом я придаю ей силы. Я не хочу, чтобы она ходила с опущенными в землю глазами, будто для нее жизнь уже кончилась.

– Значит, – обращается к ней Нири, – близость может не только «ранить и разрушать», она может придавать силы и вселять надежду. Обратили ли вы внимание, что здесь, в группе, происходит то же самое, что происходит между вами и вашей дочкой? Пользуясь установившимися в группе отношениями искренности и доверия, вы стараетесь помочь Тове, поддержать ее, укрепить ее веру в себя.

Мики довольно улыбается, собираясь, по-видимому, ответить, но Това ее опережает.

– Все это так, и все, что вы говорите, кажется мне вполне логичным, – слегка раздраженно говорит она, – но я не думаю, что моей дочке интересно выслушивать мои нотации. Кроме того, я так и не получила ответа на мой вопрос: откуда вы знаете, что дочка по-настоящему хочет, чтобы вы приходили? Может, ей просто неудобно, потому что она видит, как вы стараетесь, а в принципе ей было бы достаточно поговорить с вами по телефону? Или, может…

– Я могу отвечать только за себя, – прерывает ее Мики, – не знаю, что скажут вам остальные матери. Между мной и моей дочкой, как вы уже, наверное, поняли, существуют отличные отношения. Мы всегда находили общий язык; она всегда мне все рассказывала, делилась, как с лучшей подругой, даже в подростковом возрасте. Я помню, как мои подруги рассказывали мне о своих дочках-подростках вещи, от которых у меня волосы становились дыбом, но у моей дочки не было причин бунтовать против меня. Я всегда была этакой молодой мамой, в курсе всех новшеств и событий, может, поэтому нам было так здорово вместе. Я пользовалась Интернетом задолго до того, как мои дети впервые о нем услышали; я всегда слежу за модой и стараюсь ее придерживаться. Последнее, что ей может прийти в голову, – это обвинить меня в отсталости или консерватизме. Кроме того, она не раз убеждалась, что я знаю ее как саму себя: ей достаточно произнести одно слово, и я уже знаю, что она хочет сказать. Между нами совершенно особенная связь, я такого больше нигде не встречала; она – моя жизнь, а я – ее, мы не можем существовать друг без друга.

– Что значит, совершенно особенная связь? – не сдается Това.

– Ну скажем, – оживленно поясняет Мики, – она посмотрит на меня, и я буду точно знать, что у нее делается внутри.

– Приведите пример.

Мики ненадолго задумывается.

– Я вам уже рассказывала, – говорит она, обращаясь к группе, но при этом смотрит на Тову, – что мы недавно гуляли в парке. Она почти все время молчала чем-то расстроенная. Поверьте мне, ей не надо было ничего объяснять, я сразу поняла, что ее мучает, но не стала приставать к ней с расспросами. Через два дня после этого я была у нее и спросила, правда ли, что когда мы сидели в парке, она думала о муже, о том, что в обеденный перерыв он остался у себя в офисе. Я уверена, что ее это очень задело, так как вначале он использовал любой перерыв, чтобы хоть чуть-чуть побыть с ней и с ребенком. И она сказала мне: «Да, откуда ты знаешь? Как раз в тот день мне вдруг стало так тоскливо, и я надеялась, что после того, как он позвонит и услышит мой голос, он решит сделать мне сюрприз и прибежит, но он только спросил, как Гай, – и все». Откинувшись на спинку стула, Мики продолжает, по-прежнему глядя на Тову: