– Не шевелись, дорогой, – сказала она. – Давай будем сидеть смирно и смотреть. Мы узнаем тайну роста золота!

Джеффри молча обнял ее, и, пока лунный свет скользил по полу, она погрузилась в сон.

Он боялся разбудить жену, поэтому сидел молча, охваченный печалью, а часы всё шли.

На его глазах, полных ужаса, золотистые волосы из треснувшего камня всё росли и росли, и по мере их роста сердце Джеффри Брента все холодело и холодело, пока в конце концов у него уже не осталось сил пошевелиться. Так он и сидел, наблюдая полными ужаса глазами за своей судьбой.

* * *

Утром, когда приехал врач из Лондона, ни Джеффри, ни его жену не могли найти. Обыскали все помещения, но тщетно. Последней взломали большую дверь старого зала, и глазам вошедших открылась мрачная и печальная картина: у погасшего камина сидели Джеффри и его молодая жена – холодные, бледные, мертвые. Лицо женщины было спокойным, а глаза закрыты, будто во сне, зато лицо хозяина дома заставляло содрогнуться всех, кто его увидел, потому что на нем застыло выражение невыразимого ужаса. Глаза Джеффри Брента были открыты и остекленели, а его стопы обвивали пряди золотистых волос, тронутых сединой, которые вырастали из разбитого камня в основании камина.

– Я, в самом деле считаю, – сказал доктор, – что хотя бы один из нас должен пойти и проверить, жульничество это или нет.

– Хорошо! – ответил Консидин. – После обеда мы возьмем сигары и прогуляемся в лагерь.

И поэтому после обеда, когда допили La Tour[72], Джошуа Консидин и его друг, доктор Бёрли, двинулись к восточному краю болота, где стоял табор цыган. Когда они уходили, Мэри Консидин, которая проводила их до того места в конце сада, где начиналась проселочная дорога, крикнула вслед мужу:

– Имей в виду, Джошуа, все должно быть по-честному – не показывай, что у тебя есть деньги. И не вздумай флиртовать с какой-нибудь из их девиц, а еще присмотри за Джеральдом, чтобы с ним не случилось беды.

Вместо ответа Консидин поднял руку, будто давал торжественную клятву, и засвистел мелодию старой песенки «Цыганская графиня». Джеральд подхватил ее, а потом, весело рассмеявшись, двое мужчин зашагали по дороге к пустоши, время от времени оборачиваясь и махая руками Мэри, которая стояла в сумерках, опершись на калитку, и смотрела им вслед.

Стоял погожий летний вечер, словно сам воздух был полон покоя и тихой радости, и казалось, что умиротворение окружающего мира превращало дом молодых супругов в рай. Жизнь Консидина не была богата на события. Единственным из известных беспокойств можно считать ухаживание за Мэри Уинстон и длительное сопротивление ее честолюбивых родителей, которые надеялись на блестящую партию для своей единственной дочери. Когда мистер и миссис Уинстон узнали о нежных чувствах юного барристера[73], они попытались разлучить молодых людей, отправив дочь в долгое путешествие к родным и знакомым и взяв с нее обещание не переписываться с возлюбленным во время поездки. Однако любовь выдержала это испытание. Ни разлука, ни забвение не охладило страсть юноши, а ревность, по-видимому, была неведома его сангвинической натуре; поэтому после долгого ожидания родители девушки сдались, и молодые люди поженились.

Они лишь несколько месяцев жили в этом коттедже и только-только начинали воспринимать его как их собственный дом. Джеральд Бёрли, старый друг Джошуа по колледжу, которого тоже очаровала когда-то красота Мэри, приехал неделю назад, чтобы пожить у них, ненадолго оторвавшись от работы в Лондоне.

Когда муж исчез из виду, Мэри вошла в дом, села за пианино и уделила час времени Мендельсону[74].

Путь через пустошь был недолгим, и еще до того, как пришлось снова раскуривать сигары, мужчины добрались до табора. Он был живописен, каким обычно бывают все стоянки цыган, когда они стоят в деревнях и когда дела идут хорошо. Вокруг костра сидело несколько человек, желающих потратиться на предсказания, а иные, более бедные или скупые, – коих было куда больше, чем первых, – стояли немного поодаль, но при этом достаточно близко, чтобы не пропустить ничего интересного.

Когда два джентльмена приблизились к ним, жители деревни, знавшие Джошуа, посторонились, а хорошенькая остроглазая цыганка подскочила к ним и предложила погадать. Джошуа протянул ей руку, но девушка, по-видимому, не замечая ее, уставилась на него очень странным взглядом.

Джеральд толкнул приятеля локтем в бок.

– Ты должен посеребрить ей ручку, – сказал он. – Это одна из самых важных частей таинства.

Джошуа достал из кармана монету в полкроны и протянул ее цыганке, но она ответила, даже не взглянув на нее:

– Позолоти цыганке ручку.

Джеральд рассмеялся.

– Тебя считают особым клиентом, – заметил он.

Джошуа принадлежал к тому универсальному типу мужчин, которые способны выдержать взгляд красивой девушки, поэтому, немного помедлив, он ответил:

– Хорошо; вот, возьми, красавица; но ты должна наградить меня за это очень хорошей судьбой, – и он вручил цыганке монету в полсоверена, которую она взяла со словами:

– Не в моей власти дарить хорошую или плохую судьбу, я лишь читаю то, что говорят звезды.

Взяв Консидина за правую руку, девушка повернула ее ладонью вверх, но, едва взглянув на ладонь, выронила ее, словно раскаленное железо, и с испуганным видом поспешила прочь. Подняв клапан большого шатра, стоящего в центре лагеря, девушка исчезла внутри.

– Опять надули! – цинично прокомментировал Джеральд. Друг же его стоял, немного удивленный и не вполне довольный произошедшим. Они оба смотрели на большой шатер. Через несколько секунд оттуда вышла вовсе не юная девушка, а величественного вида женщина средних лет с властными манерами.

Как только она появилась, весь лагерь, казалось, замер. Оживленная болтовня, смех и шум на несколько мгновений прекратились, и все мужчины и женщины, сидевшие, лежавшие или присевшие на корточки, поднялись и повернулись к царственной цыганке.

– Без всякого сомнения, королева, – прошептал Джеральд. – Сегодня нам повезло.

Цыганская королева окинула ищущим взглядом лагерь, а затем, ни секунды не поколебавшись, подошла прямо к ним и остановилась перед Джошуа.