Людмила рассмеялась, наводя меня на мысль, что я впервые слышу ее смех. Почему люди рядом со мной так редко смеются? В смысле, они иронизируют, вежливо скалятся, язвят, но не смеются. Я так на них влияю?

— Я видела Аяну буквально мельком, но она мне показалась совершенно необыкновенной, так что какие шансы были у вас не влюбиться, Захар Александрович?

— С чего вы… А, ладно, чего уж там! Мне почти тридцать четыре, и я втрескался по самые не балуйся в двадцатилетнюю девчонку, которую успел обидеть и унизить каждым подвернувшимся под руку образом. Она меня бросила, потому как заслужил и так мне и надо, а я ее, судя по симптомам, люблю. И хуже всего: если бы она не ушла, черт знает, когда бы я еще осознал все и осознал бы в принципе. Я это понимаю, и Аяна тоже, потому что она молодая, но не дура. Так что все мои попытки ее вернуть в первую очередь будут натыкаться как раз на это подозрение.

— Что вы станете мягко стелить, дабы вернуть ее себе, а потом все будет как и раньше? Бросьте, девочке двадцать, а не сорок пять, как мне, чтобы нагрузиться таким восприятием мира. Для этого нужен неоднократный горький опыт.

— Вы просто не знаете, Людмила. У нее достаточно было подобного негативного опыта с прыжками по граблям перед глазами в семье.

— Ну это же не будет для вас поводом опустить руки и отказаться от усилий все исправить?

Вот только в нытики и слабаки меня записывать не нужно!

— Я не хочу ничего исправлять. — Из говна конфету не слепишь. — Заново начать хочу.

— Могу я вам помочь?

— Чем, интересно? — усмехнулся я.

— Поговорить с Аяной.

— Людмила, если бы с ней был шанс поговорить, я бы уже заболтал ее до тошноты, и язык в кровавые мозоли стер. Но пока она недоступна.

Тоска, как самое жестокое в мире сверло, добавила приносящих непрерывные страдания оборотов. Я весь уже состою из кровавых дыр, но, опять же, поделом.

— А вы уже знаете, что скажете ей?

— Ну естес… — Я заткнулся и моргнул, поймав себя на откровении: знаю, что должно быть донесено до моей роковой кукляхи, но вот над тем, как облечь это в конкретные слова, те что доберутся до нее, и не думал толком.

«Прости меня, я больше не буду, давай жить вместе?» Детский сад.

«Я тут внезапно понял, что ты моя истинная, и вообще-то влюбился в тебя. Возвращайся. Буду вести себя хорошо и ноги тебе целовать?» Целовал уже. И не только ноги. Да только общей мерзкой тональности моего отношения это не меняло же. Так и предвижу «пошел ты» ответ.

Мелодия, установленная на Родьку, прервала мозговую эквилибристику, и я выдернул телефон из кармана с такой поспешностью, что чуть не расхреначил его об пол. Чертову неделю я ждал от него новостей из логова врага, но не было ни единой весточки. Мы с ним понимали, что Милютин не пацан наивный, тем более, как и я, занимается безопасностью, и если брату предстоит изображать «перебежчика», капризного вероломного мажорчика-бездельника, в хлам разосравшегося с близкими и побежавшего на запах халявных бабок, то какое-то время он должен следовать этой роли, не предпринимая ни единой попытки связаться с кем-либо из семьи. Но на этот случай мы предусмотрели целую систему передачи кодовых сообщений через посторонних, реально существующих, не фейковых личностей. Даже въедливая проверка его новым отцом ничего не выявила бы. Однако с того момента, как Родион вошел в его загородный дом, я не получил ничего. Он пропал из сети.

Само собой, опасаться за его жизнь не приходилось, но это полное отсутствие хоть какой-то ясности буквально убивало меня.

— Да! — рявкнул, я и люди за ближайшими столиками обернулись.

— Братан, времени в обрез, — затараторил младший. — Короче, Милютин явно задумал объявить о нашем родстве очень громко. На эту пятницу уже разосланы приглашения почти всем семьям на типа праздник обретения, но без подробностей. Ему нужна толпа, так, чтобы скандалище получился грандиозный. Думаю, будет правильно, если ты поедешь к матери и предупредишь ее. Уже и дураку понятно, что все это дерьмо между этим волчарой и ею. Попробуй убедить ее перестать отрицать очевидное. Вдруг не поздно еще всего избежать.

— Ты знаешь, что это бессмысленно. Но я поеду.

— Ну а вдруг, Захар, ну а вдруг. Она же не может не понять, что такое уже не замнешь.

Мелкий, она проклянет тебя и меня заодно, но от своей упертости не отступится. Я видел это как ясный день, но все равно поеду и буду стараться достучаться, ведь поступить по-другому с родным человеком — полное скотство.

— С Аяной что?

— Только не психуй.

— А есть повод? — Волк моментально вздыбил загривок, предчувствуя дурное.

— Поговорить мне с ней пока не удалось — дом просто кишит охраной, она меня сторонится, а Милютин, наоборот, таскает за собой, глаз не спускает, поселил напротив своей спальни. Но все не суть. Тут это… рядом с ней тип один трется.

— Кто? — В горле грохотало, а от гнева аж замутило.

— Славик Арутюнов, сын милютинского беты.

Я стиснул зубы, выдыхая со свистом и не видя и не слыша ничего вокруг. Перед глазами стояло только лицо оборзевшего щенка, что посягнул на мое.

— Захар! Ау! Мне отключаться пора, не могу же в ресторанном сортире вечность торчать. Слышишь меня вообще?

Слышу, но понимаю с трудом. Голова гудела от рева зверей.

— Айке он не нравится, зуб даю! — еще быстрее заговорил брат. — Но ее явно никто спрашивать не собирается. Я когда проброс сделал, по поводу придется ли делить с ней его капиталы, Федор заверил меня, что девчонка уже в принципе и не важна, раз меня к его берегу прибило, и ее он в ближайшее время пристроит. Ну логично, если он доберется до матери, на весь свет объявив о том, что мой настоящий папаша, то эта бомба в сто раз круче, чем то, что ее чистокровный сынок нашел истинную в полукровке и не видать ей продолжения метаморфовского племени. Закруглятся надо со всей этой театральщиной. Так что будь готов в любой момент нас обоих вытаскивать. Облома Милютин запросто не стерпит.

— Только маякни, — сказал я, но связь уже прервалась.

— Все хорошо? — заглянула мне в лицо Людмила.

— Пока нет. Но будет.

Подвозя ее домой, я раз десять набрал мать, однако та не отвечала. Дома ее тоже застать не удалось, и я решил попробовать заново с утра.

Ночевать, как и все эти дни, поехал, конечно, не домой. В ту самую квартиру, где недолго, но жила моя мультяха. Где повсюду были купленные для нее вещи, пусть и не желанные, навязанные мной, но ее. И аромат ее улетучился, но ночь за ночью я возвращался и мылся в том же душе, что и она, ложился в ту самую постель, в которой спала она. Каким бы жалким, болезненным это ни ощущалось, я делал это, заставляя себя верить, что нет Аяны здесь не навсегда. Я верну ее себе. Точнее, заставлю ее принять меня обратно.