Момент, которым мы оба можем гордиться.

В последний, самый темный час ночи, я снова разжег камин, и мы сидели, уставшие, в разворошенной реке покрывал. Кэти устроилась за моей спиной на старом стульчике для дойки коров, который попался мне на блошином рынке. Ее колени прижимали мои руки к бокам, время от времени я чувствовал плечом прикосновение ее соска, когда Кэти нагибалась над моей головой. Мои садовые ножницы не годились для стрижки волос. Ей нужно было сосредоточиться.

Хрусть. Лязг толстых лезвий раздавался у самой шеи. Кэти состригала мои длинные волосы прядь за прядью. Методично подхватывала каждую прядь и передавала мне через плечо, а я складывал волосы рядом. Первую прядь я бросил в камин, вонь паленого волоса понесло в хижину, и у Кэти так задрожали руки, что ей пришлось положить ножницы на пол. Она не сказала ни слова, но я понял, что запах спровоцировал воспоминания. После этого я клал волосы только на камень.

— Готово, — сказала она, протягивая мне последнюю прядь. И расчесала пальцами неровные остатки.

Я расслабился, отдавшись ласке ее пальцев, которые гладили мне голову, уши, виски. Ее прикосновение гладило даже мозг, исцеляло. Кэти поднялась, запахнула покрывало, словно снова стесняясь меня, и села рядом, скрестив ноги и задевая меня коленом. Взгляду нее был очень серьезный.

— Ты самый красивый мужчина из всех, кого я видела, — сказала она. — Даже с разбитой губой, синяком на скуле, драной бородой и адской стрижкой.

Я кивнул.

— Хорошее начало.

— Правда? Тогда не кажется ли тебе, что пришло время показать мне письмо из Нью-Йорка?

Я безмолвно протянул его Кэти. Она взяла письмо обеими руками и склонилась над текстом, шурясь в неверном свете камина.

— О господи, — прошептала она. — Мне жаль, что ты узнал об этом последним.

А потом, дочитав, она выпрямилась и с гадливостью посмотрела на листок.

— Равель — больная озлобленная женщина. Теперь я вижу почему.

— Почему? — осторожно спросил я.

— Твоя золовка винитсебя за то, что случилось. Неудивительно, что последние четыре года она пытается переложить на тебя груз собственной вины. Она же живет в аду с такими воспоминаниями.

Я нахмурился.

— О чем ты вообще говоришь?

— Это она предложила ресторан во Всемирном торговом центре. Твоя жена встречалась там с любовником только потому, что сестра предложила его как безопасное общественное место, где их никто не заподозрит в романтических намерениях. — Кэти постучала пальцем по листку. — Ты что, не читал эту часть?

— Какую?

— Томас, — с хриплым упреком сказала она. — Ты так долго считал себя виноватым, что теперь не можешь увидеть правду?

— Я видел только то, что моя жена собиралась отнять у меня детей. И когда я понял, о чем она пишет — о том, что мои дети будут расти без меня, другой мужчина будет играть роль отца, — когда это до меня дошло, осталась одна только мысль. Если они не будут со мной, пусть их не будет вообще. Понимаешь, Кэти? Ты слышишь, о чем я тебе говорю? Я был рад, что мои дети умерли!

Вот оно. Кровавая язва меня настоящего. Кэти с непроницаемым лицом смотрела на меня. Ее взгляд медленно скользил по моему лицу, оценивая выражение, проникая под кожу, впиваясь в кость, чтобы проникнуть в глубину сознания. Но что бы она ни искала, она явно это нашла. Потому что выдохнула и расслабилась. Ей, кажется, стало легче.

— Не хочу, чтобы это прозвучало несерьезно, — мягко сказала она, — но… Томас. Мысль — это только мысль. Это не желание. Не план. Не надежда. Это просто слова в черновом наброске сценария. Не реальность. Ты не желал смерти своим детям.

— Желал. Я хотел отомстить, даже если им будет больно. Я ничуть не лучше того, кто уничтожил башни. Того, кто убил в тот день тысячи людей, включая Шерил, Этана и нашего нерожденного ребенка.

— О, Томас, нет. Если бы ты мог вернуть Этана к жизни, снова обнять его и второго ребенка, ты сделал бы это?

— Конечно.

— Ну вот. Видишь? Ты обесценил первую мысль. Не стоит слишком серьезно относиться к мыслям во время жуткого стресса. Особенно если ты пьян, под кайфом или в депрессии. Томас, если бы мысли определяли судьбу, я сейчас сидела бы в тюрьме.

— Сейчас не время для шуток, даже если мне от них легче.

— Я не шучу. Я собиралась убить Геральда.

— Неправда.

— Правда. Я собиралась заманить его в гости, спрятать в халате кухонный нож, а когда он ко мне подойдет, воткнуть этот нож ему в сердце. Я планировала это. Я пригласила его в дом. Он думал, что я хочу обсудить детали моей работы на «Безупречность». Думал, что я хочу все простить и забыть и помочь ему продавать товары. — Она прикоснулась к шраму на щеке. — Он думал, что я буду работать вне сцены, так, чтобы никого не пугать своим видом.

Я рассматривал ее так же, как она только что изучала меня. Да, в тот день она способна была убить.

— И что тебя остановило?

— Одно из твоих писем. Не важно какое, дело в том, что это было обычное письмо, одно из многих, а я любила читать о бабушкином доме. Оно пришло в коробке с бисквитами от Дельты. — В ее глазах заблестели слезы. — Я ела бисквиты и читала твое письмо за час до приезда Геральда. В тот день я действительно собиралась его убить. Я напилась транквилизаторов, почти допила бутылку вина, но, лежа в кровати с твоим письмом, я вдруг осознала: «Если меня посадят в тюрьму за убийство, Томас не сможет мне больше писать».

Кэти слабо хихикнула и вытерла глаза.

— Так что знал ты об этом или нет, но в тот день ты спас Геральду жизнь.

Я сидел, глядя на нее, наслаждался странным уютом, который она предложила вместе со своим сбивчивым признанием. Каждый раз, когда я ей писал, я думал: Я хочу сохранить ей жизнь. Всем, кого я любил, я желал только жизни. И не хотел смерти моим детям. Я не это имел в виду. Я не желал смерти ни Шерил, ни даже Гибсону, ее любовнику.

Все это время я желал смерти только себе. Жизнь иногда сводится к таким вот простым озарениям. Я уткнулся лбом в плечо Кэти.

— Я хотел, чтобы мои дети выжили, — сказал я.

Кэти обняла меня.

— Я знаю.

Я сел и снова поднял письмо. Оно задрожало в руке и вылетело, спланировав на обрезки волос у камина.

— В этом может быть знак судьбы, но я не уверен, какой именно.

Кэти кивнула.

— Сожги письмо. — Потом посмотрела на полки, где стоял разбитый грузовичок Этана. — И похорони его игрушку. Пусть эта часть твоего сердца уйдет в землю с его памятью. А потом живи своей жизнью, Этан хотел бы этого. Когда будешь готов.

— Я пока не готов вот так его отпустить.